Лили Браун - Письма маркизы

Суровая зима, последовавшая за плохим урожаем прошлого года, гонит всех бродяг Франции в Париж, и они держат себя самым непринужденным образом и говорят речи на всех площадях города. Дворянин, не желающий подвергаться оскорблениям, вынужден носить гражданскую одежду.

Вы, вероятно, уже слыхали об агитации графа Мирабо в Провансе. Путем своих декламаций о свободе и равенстве он желает очистить себя от своего прошлого, а народ встречает его восторженно, где бы он ни показывался. Мы не можем закрывать глаза на то, что зажигательные речи честолюбцев и фанатиков возбуждают такие дикие вожделения в массах, о которых до сих пор они, в своей скромности, не имели понятия. Я прочел не без глубокой печали, тревоги, что даже более спокойное население Альзаса оказывается затронутым, но надеюсь все-таки услышать от вас, что ваш тихий замок, столь далекий от мира, так же далек и от его битв!

Люсьен Гальяр — Дельфине

Париж, 12 июля 1789 г.

Уважаемая маркиза. Необычайная быстрота, с которой совершаются события, заставила меня замолчать, но не могла заставить меня забыть свой обет. Вы знаете из газет, что произошло: поражение короля, удивительное возвышение третьего сословия, начало национального собрания! У его дверей ждет народ, готовый к битве и к тому, чтобы, если понадобится, превратить свои слова в действия!

16 июля

Чрезвычайное свершилось. Известие об отставке Неккера и созыве враждебного народу министерства прервало мое начатое письмо. Я бросился в Пале-Рояль.

— Они обсуждают в Версале Варфоломеевскую ночь патриотов! — кричали мне встречные.

Дрожащим от гнева голосом Демулен призывал граждан к оружию. Точно подгоняемые какой-то посторонней силой, тысячи людей шли сомкнутыми рядами в том же направлении. Из всех боковых улиц человеческие массы вливались в наш движущийся поток. Весь Париж был охвачен одним только чувством!..

Испуганный неисчислимыми толпами народа, который стекался к площади Людовика XV, где стояли войска, маршал Безанваль отдал приказ к отступлению. Ужасный план властителя рушился.

На следующее утро Париж напоминал военный лагерь, и 14-го июля, утром, как только рассвело, всюду раздавались громкие крики: «к Бастилии!» Каждый из нас знал, как будто сама судьба диктовала нам поступки, куда мы должны идти. Я не хочу терзать ваше мягкое сердце описаниями того, что заставляет мою кровь застывать от одного только воспоминания. Я скажу только, что произошло: укрепленный замок пал. Это первый из огромного числа тех замков, которые кругом в стране грозно направляют на нас свои пушки, скрывая в своих погребах сокровища, накопленные их владельцами, веками грабившими нас и удерживавшими в заточении в своих темницах несчастных людей, которых нужда делала ворами и убийцами и передовыми борцами за свободу.

У меня есть к вам настоятельная просьба, маркиза, касающаяся вашей собственной безопасности.

Найдите какой-нибудь предлог для своего переселения в ближайшее время во дворец в парке. Я имею сношения с эльзасскими крестьянами. Если так долго подавляемая ненависть вложит и им в руки факел для поджога, то целью их будет укрепленный замок, а не маленький покинутый дворец…

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр — Дельфине

Безансон, 23 июля 1789 г.

Моя любимая! На пути к тебе, — тревога заставляет меня забывать обо всем, — я должен был временно остановиться здесь. Моему курьеру поручено передать тебе это письмо и ждать меня. Вся провинция охвачена мятежом. Горящие замки, точно чудовищные факелы, освещают ночи, насыщенные грозой. Я с трудом избежал неистовства крестьян, которые подожгли Амбли, где я ночевал. Они связали меня, и я должен был беспощадно глядеть, как они закололи Шевалье и срывали одежду с его несчастной жены. Забыли ли обо мне в суматохе грабежа? Или мне помог неизвестный друг? Я не знаю ничего! Кто-то перерезал мои веревки… Я нашел свою лошадь и ускакал сюда, где дал себе сделать перевязку. До этой минуты я не обратил внимания на свою раненную руку.

Через 24 часа я надеюсь уже быть возле тебя. Не выходи из замка. Вели поднять флаг на сторожевой башне, в доказательство, что ты там находишься.

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр — Дельфине

Монбельяр, 6 августа 1789 г.

Все кончено. Я прекращаю борьбу. Только одно остается мне — проститься с тобой. Ты решила против меня, Дельфина! Ежечасно, днем и ночью, я переживаю тот момент, когда над нашей жизнью был произнесен последний приговор!

Как все произошло — навсегда останется для меня тайной, потому что уста Гальяра сомкнулись навеки. Я привез его труп на своей лошади сюда и похоронил. Маркиз бросил бы его на растерзание волкам в лесу.

Замок был уже в огне, когда я приехал. Гальяр крикнул с выражением непоколебимой уверенности только два слова: «Во дворце!» Я бросился в парк. Как безумный стучал я в закрытые ставни. Гнилое дерево поддалось моим усилиям. Я пробежал по комнатам, наполненным запахом тления, громко призывая тебя. Тебя там не было! Опрометью я бросился назад…

Возле трещащих балок, объятых огнем, я увидел маркиза с лицом, залитым кровью. На одной руке он держал плачущего мальчика, в другой дымящийся пистолет. Умирающий Гальяр лежал у его ног, а ты, как безжизненная, ухватилась за его колени…

Я оторвал тебя. Ты взглянула на меня, точно помешанная…

Маркиз резко расхохотался. «Поджигатель!» — крикнул он. Я хотел уже броситься на него, но он заслонил себя ребенком — моим ребенком!

— Дельфина! — крикнул я.

— Свобода или ребенок! — прозвенел его голос, сквозь грохот обрушивавшихся стен.

Тогда ты отвернулась от меня… Я не упрекаю тебя. Ты не могла поступить иначе. Я навсегда прощаюсь с тобой!

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр — Дельфине

Этюп, 21 июня 1827 г.

Дорогая маркиза. Со вчерашнего дня я примирился с жизнью.

После целых десятилетий жизни, богатой приключениями, я, наконец, вернулся в те места, где каждое дерево, каждый цветок священны для меня, где я, почти еще мальчик, впервые заключил в свои объятия единственное счастье моего сердца.

Я шел по аллее мимо высохшего пруда, заросших изгородей, к маленькому, белому замку, который задумчиво выглядывал из зелени мне навстречу.

И вот я увидел на полуразрушенных каменных ступенях какую-то черную фигуру, которая сидела, опустив на руки голову, окутанную вуалью.

Когда же я поспешно подошел к ней, то на меня внезапно взглянули глаза, — те глаза, которые точно звезды сияли мне всюду, вплоть до ледяных полей России! — твои глаза, Дельфина!..

Мы плакали оба… Мне кажется, это были слезы радости!

Завтра я возвращаюсь в Италию. С тех пор, как умер император, Франция мне стала чужой.