Анри Ренье - Ромэна Мирмо

Ромэна Мирмо повела плечами. Ее лицо приняло ироническое выражение, которого Пьер никогда еще не видал на нем и которое причинило ему внезапную боль.

— Вы меня любите, вы меня любите… Но право же, дорогой мой, чем я виновата, что вы меня любите? И это никоим образом не оправдывает вашего поведения по отношению ко мне, которому, повторяю, нет имени.

Помолчав, она продолжала, уже более сухим и резким тоном:

— Вы говорите, вы меня любите? А я вас не люблю, и на этот счет ввела я вас хоть сколько-нибудь в заблуждение? Вы мне ответьте! Видели вы с моей стороны притворство или кокетство? Нет, я вам сказала откровенно. Я вас сразу же предупредила, что не полюблю никого. Я предложила вам быть вашим другом. Но нет, вам нужна не дружба, вам нужна любовь и, точнее говоря, моя любовь! Потому что вы выбрали меня, а мне остается, не правда ли, только сообразоваться с вашим желанием? О, что за эгоизм и что за самодовольство! Это не личный упрек вам. Все мужчины таковы. Из них нет ни одного, который, когда любит, не считал бы себя вправе навязывать свою любовь. По их мнению, мы, женщины, обязаны откликаться на проявляемое к нам чувство, иначе нам грозят самые безумные или самые оскорбительные выходки. Мужчина, который любит, считает для себя все дозволенным. Он любит, и для него это достаточное оправдание. Что делать, если мы другого мнения? Нас любят. Но в самом деле, что такого прекрасного вносит в нашу жизнь любовь, чтобы мы должны были мириться с самым грубым ее натиском? Когда мужчина сказал женщине: «Я вас люблю», — разве он не вправе распоряжаться по-своему жизнью этой женщины, которую он якобы любит? Разве ему не кажется естественным, что она должна стать его вещью, его рабой, что она должна отречься от своей личности, что он может пользоваться ею как ему вздумается? Вы мне скажете, что есть женщины, соглашающиеся на такую сделку, и мужчины, умеющие их к ней принудить. Может быть, но ни я не принадлежу к этим женщинам, ни вы не принадлежите к этим мужчинам. Знаете, дорогой мой, вы меня смешите.

Пьер де Клерси издал глухой стон. Опустив голову, он снова произнес:

— Я вас люблю, Ромэна.

Ромэна Мирмо снова пожала плечами.

— Да, вы меня любите, хорошо; мне очень досадно, но, что поделаешь, я нахожу, что любовь смешна. И я вас уверяю, что и мы с вами сейчас весьма комичны, вы, с вашим свирепым видом, и я, за этим столом. Знаете что, прекратим эту нелепую сцену. Оставьте ваши яростные позы и дайте мне выйти из положения осажденной, потому что, в самом деле…

Она не успела кончить фразу. Пьер де Клерси, обогнув стол, бросился к ней. Она хотела отстраниться от него, и при этом платье соскользнуло у нее с плеча. Он схватил ее и начал жадно целовать обнаженное плечо. Ромэна старалась высвободиться. Объятия сжимались. Задыхаясь, она увидела рядом со своим лицом искаженное лицо Пьера де Клерси. Она гневно оттолкнула его. Один миг Пьер стоял в нерешительности. Она воспользовалась этой задержкой.

— Да оставьте же меня, оставьте же меня! О грубиян! И вы говорите, что любите меня. Отпустите меня, Пьер, вы мне делаете больно.

Он снова сжал ее в руках. Он уже не старался поймать рот Ромэны, коснуться этого трепещущего тела. Упорно, незаметно он увлекал ее к кровати. Он больше не смотрел на нее, он смотрел только на эту кровать, которая была словно алтарь, где восторжествует его воля. Изо всех сил, исступленно, он цеплялся за эту мысль. Он хотел не видеть больше глаз Ромэны, лица Ромэны. Он чувствовал, что, если он коснется губами этого рта, у него не хватит жестокого мужества выносить его гневные и презрительные речи. Он чувствовал, что ему не выдержать взгляда этих глаз и что перед их высокомерным упреком он упадет на колени, умоляя о прощении. И тогда был бы конец. Она могла прогнать его, и он бы ее послушался, потому что он любил ее глубокой, беззаветной, покорной любовью, любовью раба, а не этой любовью владыки, грубым порывам которой он неловко пытался подражать, чтобы скрыть от себя свое бессилие, чтобы подстегнуть свою слабеющую энергию, и в которой он отчаянно искал оправдания в совершаемом им гнусном поступке. Он ощутил это так живо, что его объятия разжались.

Ромэна Мирмо воспользовалась этим и оттолкнула Пьера изо всех сил.

— Если вы меня сейчас же не отпустите, Пьер, вы последний негодяй! О, неужели вы хотите, чтобы мне стала отвратительна самая память о нашей дружбе, чтобы я возненавидела вашу подлость! О, Пьер! Вы! Вы!

Она высвободилась и стояла перед ним, очень бледная, задыхаясь от перенесенной борьбы. Пьер молча смотрел на нее. Он был охвачен мучительным удивлением. Как мог он думать, что его воля окажется сильнее его любви? Мысль о том, что Ромэна может почувствовать к нему презрение и ненависть, причинила ему такое невыразимое страдание, что холодный пот выступил у него на лбу, а на глаза навертывались слезы. Нет, нет, что угодно, только не эта пытка, только не ненависть этой женщины! Его любовь была сильнее гордости. Лучше уж сознаться в жалкой неудаче, которая навсегда губила в нем всякую уверенность в себе. Конечно, он будет себя презирать и ненавидеть, но, по крайней мере, Ромэне не придется его ненавидеть и презирать!

Она прислонилась к стене и ждала. Он в последний раз взглянул на нее. Потом, не говоря ни слова, опустив голову, тяжело ступая, направился к двери. Его остановил насмешливый голос Ромэны:

— Вы забыли шляпу, дорогой мой.

Пьер де Клерси взял шляпу, на которую ему указывала Ромэна, и вышел не оборачиваясь.

При свете фонаря Пьер де Клерси прочел название улицы, на которой он находился, потом посмотрел на часы. Они показывали без четверти восемь. Пьер забеспокоился. К нему вдруг вернулось сознание жизни. Что скажет брат, видя, что его нет к обеду? Андрэ будет тревожиться, подумает, что с ним что-нибудь случилось. Пьер де Клерси подозвал проезжавший пустой автомобиль, но ему показалось тяжело очутиться лицом к лицу с Андрэ. Он достал из кармана визитную карточку и нацарапал на ней несколько слов, переговорив предварительно с шофером. Тот понял, в чем дело, и автомобиль удалился, увозя послание. Тогда Пьер почувствовал облегчение. В этих отдаленных местах, за Пантеоном [46] Пантеон — памятник архитектуры в центре Парижа, в Латинском квартале. Первоначально строился как церковь Св. Женевьевы (1764–1790, арх. Ж. Суфло), однако в 1791 г. Революция постановила хоронить в Пантеоне прах выдающихся сынов Франции. После Реставрации Пантеон снова стал церковью: наконец, в 1885 г., по случаю похорон Виктора Гюго, он был окончательно превращен в усыпальницу. , ничто не могло нарушить его одиночества. Улицы были пустынны, и он продолжал идти наугад. Вдруг он остановился. Слезы текли у него по щекам.