Синтия Харрод-Иглз - Династия

Элеонора закусила дрожащие губы, и Габи коснулась ее ободряюще.

— Не бойтесь, — сказала она. — Помните, что он тоже молод и, наверное, нервничает. Вы должны помочь друг другу.

Элеонора импульсивно обняла свою добрую няню.

— О Габи, — произнесла она, — что бы я без тебя делала? Я просто не вынесла бы этого.

— Не желаю даже слушать, глупышка! Тем более, что старушка Габи здесь. И никогда вас не покинет. А теперь станьте прямо, моя дорогая, и я позову их.

Роберту прислуживали его лакеи, он вошел, облаченный в ночную рубашку, в сопровождении своего отца и других свадебных гостей. Неспешно и торжественно пару препроводили к ложу. Сидя рядом, они поочередно пригубили вина из приветственного кубка, пока их отец произносил благословение, а гости, смеясь, делали громкие замечания, которые, к счастью, Элеонора не могла понять, так как они говорили на своем северном наречии. Зато Роберт их прекрасно понял, и, хотя смеялся со всеми, краска отлила от его щек.

Морланд, разомлевший от вина и эля, похлопал сына по спине и ткнул пальцем в свою невестку, сидевшую рядом не улыбаясь, но и не плача.

— Она выглядит, как снежная королева, парень, — сказал Морланд. — Тебе придется ее немного растопить. Сделай свою мужскую работу. — Он мягко склонился над сыном: — Я купил тебе знатную овечку и привел ее прямо к тебе. Теперь уж твой черед поработать. Подари ей ласку, а она за это одарит тебя хорошенькими ягнятами.

Он выпрямился и поднял над головой выпитый кубок:

— За сына! За будущего сына! — закричал он, и гости присоединились к нему со здравицами и смехом. Новобрачные легли, занавеси были плотно закрыты, и гости вышли из комнаты, чтобы продолжить веселье.

В спальне тем временем воцарилась гнетущая тишина. В темноте задрапированной кровати молодая пара лежала, не прикасаясь друг к другу и храня молчание. Было так тихо, что они слышали собственное дыхание. В голове Роберта продолжали звучать слова его отца: «Подари ей ласку». Для него Элеонора уже была воплощением ласки и чудесной женственности. Он обожал ее до безумия, кровь в его жилах лихорадочно кипела только при одном упоминании ее имени, но тем не менее он чувствовал собственную незначительность и никчемность. Роберт не мог найти в себе смелости даже коснуться ее. Он, такой простой и земной. И она, ангел во плоти. Но он желал ее, желал страстно, до дрожи. Мысль о том, что она, белокожая и черноволосая, лежит рядом с ним, приводила его в неистовство. Роберт застонал, снедаемый этой внутренней борьбой.

Элеонора безучастно ждала. Она не могла избежать своей злой судьбы, но и не собиралась принимать ее как должное. Внутренне она сопротивлялась, не желая признать в этом неуклюжем фермере своего мужа. Он мог и должен был, согласно закону, взять ее тело, но даже такую малость он получит, не согретый ее душевным теплом. Элеонора была непреклонна в своем решении не идти ни на какие компромиссы с собственным сердцем. Она сохраняла спокойствие и удивлялась, почему он ничего не предпринимает. Элеонора знала, чего следует ждать, но чего ждал он, было выше ее понимания. В затянувшейся тишине напряжение нарастало все сильнее.

— Ну? — спросила она наконец. Ее голос прозвучал в безмолвии спальни так неожиданно, что напугал их обоих.

Роберт откашлялся, но все еще не мог вымолвить ни слова. Элеонору охватило раздражение. Чувствуя себя глубоко несчастной, она желала только поскорее пройти через уготованное ей испытание.

— Ну? — повторила она. — Станем ли мы наконец мужем и женой? Или вы не знаете, что от вас требуется?

Слова Элеоноры ужалили Роберта. Снедавшее его волнение стало невыносимым, а ее грубость разозлила его и окончательно лишила душевного равновесия. Сцепив зубы, он бросился на нее, почти придушив весом своего тела. Яростно разрывая ее сорочку, он отдался грубой страсти. Она же не отдавалась ему в любви, между ними не пробежало ни искры тепла. Он причинил боль и ей, и себе. Он бился над ее телом, как птица, которая хочет вырваться из клетки.

Глаза Элеоноры наполнились слезами, но она не проронила ни звука, закусив губу до крови. Когда боль стала невыносимой, он вдруг издал странный протяжный стон, и внезапно все завершилось. Он опустился на нее, обмякший и безжизненный, хотя она и чувствовала, как вздымается его грудь, словно ему нечем дышать. Это все? Она пребывала в мрачных размышлениях. Неужели это происходит так? Казалось, случившееся доставило ему такую же боль, как и ей. Ее готовили к тому, что брачная ночь будет совершенно другой. Через мгновение он оставил в покое ее тело и бросился на противоположную сторону кровати, лег лицом вниз и закрыл голову руками, словно прячась.

Его состояние, вызванное стыдом и унижением, было близко к отчаянию. Желание, любовь и страх, захватившие его, как лавина, ослабили в нем мужчину. Гнев зажег его кровь лишь на мгновение. Овладев ею без нежности, он заставил страдать самого себя. Прикрыв лицо, он хотел одного: пусть земля разверзнется под ними поглотит его навсегда, чтобы похоронить это горькое разочарование и забыть ощущение слабости. Однако после того как первый приступ эмоций утих, он вдруг понял, что Элеонора переживает не меньше, чем он. В тишине явственно слышался ее плач.

— Перестань плакать! — воскликнул он в волнении, поворачиваясь к ней и протягивая свои дрожащие руки. Ее тело было напряжено, но, когда он погладил ее волосы, а затем плечи, она начала оттаивать. Осмелев, Роберт, наконец решился обнять ее. «Не плачь!» — умолял он ее снова и снова.

— Мне очень жаль. Как мне жаль — не передать, но все будет хорошо. О, не плачь!

Элеонора не отвечала, но он чувствовал, что она успокаивается в его объятиях. Она обратила к нему лицо и уткнулась головой в плечо, так что он чувствовал ее слезы на своей коже. Лаская ее и тихо произнося слова утешения, он ощущал себя сильным и нужным, даже храбрым. Главное, он понял, что способен защитить ее. Он чувствовал себя так, как подобает мужу.

— Не плачь, мой маленький ягненок, моя ненаглядная крошка…

Роберт нашел такие ласковые слова, которые удивительно звучали для него самого, ибо он не слышал ничего подобно в своем детстве, лишенном материнской любви.

Руки были сильными, они давали защищенность, спокойствие и уют. Элеонора позволила гладить себя и ласкать до забытья. Роберт не мог знать, что при этом она вспоминала настойчивые руки и губы другого. В темноте легко притворяться. «Моя овечка, мой ягненочек», — все бормотал Роберт, и Элеонора затихла в его руках, как птичка. Во тьме ночи он был сильным, могущественным и любимым; во тьме ночи она была женой того, кому принадлежало ее сердце.

На празднования дня святого Мартина они были уже неделю как женаты и начинали входить в привычную жизненную колею. Конечно, теперь у них была общая спальня, в которой стояла их большая задрапированная кровать. Морланд спал на низкой кровати в одном конце комнаты, Габи — в противоположном. На день низкие кровати задвигались под большую, а низкие одежные комоды выдвигались так, чтобы на них можно было сидеть. Габи и Элеонора проводили нескончаемое время за веретеном; крученую нить для пряжи делали ткач Джон и его жена Ребекка, которые жили в одном из многочисленных близлежащих коттеджей. Затем пряжу приносили Элеоноре и Габи для шитья. Ребекка иногда приходила помогать им, потому что зимой было особенно много работы — им предстояло обшить всех обитателей дома.