Людмила Третьякова - Дамы и господа

Но делать, однако, было нечего. Умные женщины, они поняли, что от них теперь ничего не зависит и надо прини­мать вещи такими, какие они есть.

Ирина с детьми приезжала в семью первого мужа. Ста­рики Воронцовы-Дашковы продолжали к ней относиться с полным уважением.

Бывшая свекровь, правда, могла утешиться тем, что ее сын очень быстро наладил личную жизнь. Через год после развода с Ириной Илларион снова женился. Забегая вперед, скажем, что этот брак через восемь лет тоже кончился раз­водом. Но это случилось уже в Париже, куда Иллариона, как и его родных, занесла революция.

…Княгиня Долгорукова, поначалу весьма недовольная выбором сына, узнав Ирину поближе, не только смирилась, но и прониклась к невестке горячей симпатией. Ее привя­занность к ней возросла с появлением у супругов девочки, названной в честь бабушки Ольгой.

Итак, второй брак Ирины увенчался рождением ее шес­того ребенка. Казалось — вот оно, полное, необыкновенное счастье! Наконец-то рядом с ней тот единственно любимый человек, за соединение с которым пришлось заплатить боль­шую цену. Рождение дочери утвердило этот брак, придало, как будто, ему гармонию и завершенность.

А между тем до гибели Ирины оставалось немногим более двух лет.

Как она прожила их? Когда, с какого момента начался тот надлом, который привел ее к мысли уйти из жизни? Ясно одно — это было сделано не в состоянии аффекта, не в приступе жестокой душевной боли. Медленно и неотвратимо шла Ирина к своему концу. В письме великому князю Ни­колаю Михайловичу, с которым она была дружна и который был крестным отцом ее Маши, есть строки, помеченные 3 февраля 1917 года: «В моей душе царит угнетение, от которого не могу отделаться все последнее время…»

Чем он мог ей помочь, что посоветовать? Как и Ирина, Николай Михайлович мог считать себя жертвой возвышен­но-романтического отношения к сердечным делам. Пере­жив в молодости любовную драму, великий князь так и не женился. Однолюб, он предпочел одиночество. До своего страшного конца в Петропавловской крепости, когда его, державшего на руках любимого котенка, комиссары вывели на расстрел, он занимался русской стариной и оставил после себя ряд великолепных, ставших хрестоматийными трудов. Этим заполнялись его дни и годы. При всей его увлечен­ности, то угнетение, отсутствие душевного спокойствия, о котором писала Ирина, было ему знакомо не понаслышке.

Наверняка князь догадывался о причине внутренней тревоги Ирины и прямо связывал ее с Долгоруковым — ведь в узком мужском кругу, к которому принадлежали и он, и Иринин муж, все было известно друг о друге. Но бывают ситуации, когда советы бесполезны. Великий князь, желая ду­шевно поддержать Ирину, послал ей и Маше по крестику…

Между тем, ни о каком явном конфликте в семье Долго­руковых речи, казалось, не шло. Со стороны никто не мог заметить напряженности между супругами.

В мае 1917 года двор переехал в Ливадию. Долгоруков исполнял свои обязанности при Николае II и бывал в ливадийском дворце почти ежедневно.

Нередко приезжал он сюда всем семейством. Дети Ирины пополняли компанию детей Николая II. У взрос­лых шла та же, что и в Петербурге, только в уменьшенном масштабе, светская жизнь: концерты приглашенных зна­менитостей, любительские спектакли, танцы, благотвори­тельные базары.

Вдовствующая императрица Мария Федоровна, которая жила здесь же, в старом, памятном еще по мужу Александру III дворце, всякий раз выказывала Ирине особую симпатию и нередко приглашала ее на чаепитие в кругу своих дочерей, великих княгинь Ксении и Ольги.

16 мая в Мисхоре состоялось домашнее торжество: Ирине исполнилось тридцать восемь лет. По этому пово­ду императрица записала: «Ненадолго выходила в сад… набрала чудесных роз для Ирины, у которой сегодня день рождения. Передала букет Долгорукому…»

В своих мемуарах князь Петр Сергеевич Урусов упо­мянул о том впечатлении, которое произвело на него, тогда четырнадцатилетнего подростка, появление прелестной гостьи, как оказалось, буквально накануне ее гибели.

«К моей маме из Мисхора приехала с визитом княгиня Ирина Долгорукая, в первом замужестве графиня Ворон­цова, женщина большого очарования. Она казалась счаст­ливой и довольной результатами экзаменов одного из своих сыновей. Была запланирована наша встреча с ее старшими детьми, Романом и Марией, которые были приблизительно нашего возраста… Мы были потрясены, когда узнали, что ровно через неделю после этого посещения княгиня умерла во сне. Она была в расцвете сил…»

То, что Ирина Васильевна обладала необыкновенной привлекательностью, которая действовала даже на детей, доказывают впечатления еще одного юного существа — княжны Сони Долгоруковой.

Девочка-подросток считала, что «тетя Ирина — одна из самых необычайно красивых женщин, очень нежная и женственная».

…Известие о несчастье у Долгоруковых мигом разле­телось по усадьбам и дворцам Крыма. Поначалу, однако, никто не думал, что дело примет трагический оборот.

«Ирина Долгорукая, по-видимому, заболела, — запи­сала императрица 24 мая, — поскольку ее не удалось добу­диться, несмотря на все попытки… Она приняла слишком много снотворных пилюль — странная, жуткая история».

Очевидно, в то время Ирина постоянно прибегала к снотворному — вероналу. В доме об этом знали, оттого первые часы не было никакой паники.

Невозможно не задаться вопросом: отчего у благополуч­ной и, как все вокруг полагали, счастливой женщины поя­вился на туалетном столике веронал? Какие думы и страхи, имеющие обыкновение одолевать на ночь глядя, не давали Ирине уснуть? Едва ли такое лекарство покупают впрок: на него надеются, как на возможность хотя бы ненадолго защититься от душевной боли.

Наверное, какое-то время веронал избавлял Ирину от «угнетения», про которое она писала великому князю. Но с наступлением утра ей приходилось возвращаться в ту самую жизнь, что сделалась нестерпимой. И никакого выхода уже не было: веронал, принятый на ночь, должен был помочь уснуть навсегда.

…Прошли сутки с момента первой тревоги из Мисхора. Записи императрицы таковы: «Плохие новости о бедняж­ке И.Д. (Ирины Долгоруковой. — Л.Т.), она все в том же состоянии, никак не очнется… врачи ничего не могут понять».

Действительно, лежавшая в постели женщина дышала ровно и спокойно. Казалось, что вот-вот она проснется.

Близкие были настолько обнадежены этим, что при всей тревоге в доме продолжалась похожая на прежнюю жизнь. Дети под присмотром бонны резвились на пляже, а когда императрица заехала в Мисхор узнать, как дела, то, по ее словам, «Сережа (Долгоруков. — Л.Т.) пригласил нас пройти в дом, где нам предложили чай».