Ольга Михайлова - Гамлет шестого акта

После репетиции Чедвик сказал, что премьеру надо назначить на следующее воскресение — и не желал слушать никаких моих возражений. Я же был в полном недоумении. Пережитое смутило и разозлило меня. Я не люблю… и в этом я, наверное, тоже Гамлет… Я не флейта, и не люблю, когда на мне пытаются играть, тем более, непонятно кто. Видя мое состояние, Чедвик, когда мы шли по Риджент-стрит, предложил мне заночевать у него, пообещал показать свои гербарии, что собирал в Индии, их привезли ему из его поместья в Сассексе. Я согласился: мне не хотелось оставаться одному, я хотел выбрать время, поговорить о пережитых ощущениях, надеялся, он объяснит мне, что произошло.

В десяти шагах от парадного оказалось, что два фонаря у его дверей не горят. Когда же мы подошли к ступеням — из темноты выскочили какие-то голодранцы. Они не ожидали увидеть двоих, но ринулись на Чедвика. Я разбил одному лицо и свалил на землю, ударил тростью по голове другого. Третий убежал. На шум драки из дома выскочили лакей Чедвика и его экономка, я поднял графа. По счастью, он упал в сугроб и, хоть у него было повреждено запястье и болело плечо, серьезно он не пострадал. Он распорядился, чтобы мы скрутили двоих негодяев и велел, к моему удивлению, запереть их в погреб. Через час, успокоившись и придя в себя, граф велел Линси вытащить одного, зарядил, к моему ужасу, пистолет и приставил к виску незадачливого бандита. Он требовал сказать, кто нанял их. Я смотрел на него в немом изумлении, ибо был уверен, что это просто разгулявшаяся чернь, у которой не хватило нескольких пенсов на похмелье. Но Раймонд оказался прав. Бандит не знал имён — ему, разумеется, не удосужились представиться, но, согласитесь, Патрик, родинка над губой и рассеченная бровь — приметы нечастые. Я тогда, помнится, подумал, что мне нет дороги в криминал. Если уж родинку заприметили, то меня опознают с десяти шагов.

Мисс Бэрил встала и снова опустилась на скамью. Мистер Доран окаменел, но губы его шевелились.

— Вы хотите сказать, Кемпбелл и Морган наняли… головорезов… убить Чедвика?

Мистер Коркоран пожал плечами.

— Один до этого проигрался в пух, другой был давно разорен. Они просто решили поторопить судьбу. Негодяям было приказано не убить, но избить старика. Они рассчитывали, что после тот протянет недолго, при этом все сочтут нападение делом рук лондонских бродяг…

— Бог мой… — мисс Бэрил в ужасе смотрела в землю.

— Самое печальное, точнее, саркастично скорбное во всей этой истории, — проронил Коркоран, — так это то, что за месяц до этого старейший друг Чедвика, их полковой врач, сказал, что осталось ему недолго. Я не понимал, почему Чедвик так спешил с премьерой… Премьера состоялась седьмого марта, а восемнадцатого Чедвика не стало. За несколько дней до его смерти, — он уже не вставал с постели, — я пришёл навестить его. Раймонд смотрел в лицо смерти как солдат и спросил меня, что ему оставить мне? Я… не хотел… но глупо было и лгать, утешая. Я попросил оказать мне в завещании четыре его акварели и индийские гербарии — на память о нём.

Помню, Раймонд усмехнулся и пообещал, что я получу их. Мы заговорили о недавнем происшествии, Чедвик сказал, что мне не отец. И не призрак. Я не должен мстить. Речь идет о его родне и ему не хотелось бы позорить её. Он уже сделал все, что нужно. Не поняв его слов, я подумал было, что он донёс в полицию на Кемпбелла и Моргана, тем более что Линси сказал мне, что негодяев забрал вызванный милордом констебль. Но я не мог поверить, что Чедвик поступил так, тем более, что ни Моргана, ни Кемпбелла не обеспокоили. На прощание Чедвик бросил: «С какой же безраздельностью весь мир заполонили грубые начала…» Он потребовал дать ему слово, что я никогда не выйду из его последней воли. Я не совсем понял его, подумал даже, что он бредит, но пообещал.

После похорон душеприказчик милорда Чедвика вскрыл его завещание. Фамильная вотчина отошла дальнему родственнику в Сассексе, было несколько мелких распоряжений — слугам, а весь капитал и дом на Риджент-стрит «со всеми гербариями и акварелями», как было сказано, получал я. В завещании было ещё несколько строк. Публичное оглашение их было невозможно, и именно эти строки, я думаю, помешали этим господам оспорить завещание в суде. Милорд Чедвик писал, что постыдные содомские склонности мистера Стивена Нортона не позволяют ему упомянуть его в завещании, а почему лишены наследства мистер Кемпбелл и мистер Морган — они могут осведомиться у полицейского констебля Чарльза Донована.

Насколько понимаю, никто из них этого не сделал.

Мисс Бэрил молча смотрела в землю. Доран потрясённо слушал. Сказанное косвенно подтверждалось тем обстоятельством, что ни Морган, ни Кемпбелл действительно не обращались в суд, не пытались оспаривать завещание, никогда не апеллировали к самому мистеру Коркорану. Едва он появлялся, эти господа становились меньше ростом. В случайно услышанных разговорах они костерили его на чём свет стоит, но публично ни разу не затронули. Коркоран не лгал, понял Доран.

Между тем мистер Коркоран продолжал говорить, раскачиваясь как пьяный. Доран видел, что глаза его были мутны и словно хмельны.

— Вот и вся история. Разумеется, для этих джентльменов это был удар. Я же в полной мере понял милорда Чедвика. Он и вправду отомстил — изящно и остроумно, хоть и не по-гамлетовски. Ну и, разумеется, по «Атенеуму» и другим клубам долго гуляли слухи. Некоторые, исполненные благородного негодования, спрашивали меня, не собираюсь ли я «восстановить справедливость»? Даже если я не дал бы Чедвику слово не выходить из его последней воли, я и тогда не дал бы им ни гроша. Признаюсь как на духу, Доран, — повернулся он к священнику, — порой я… Чедвик запретил, но я думал… просчитывал варианты… Я хороший стрелок и фехтовальщик… Я мечтал «отправить отравленную сталь по назначению…»

Но потом подумал… — Он умолк, уставившись в землю, помолчав с минуту, тяжело вздохнул и продолжил, -

Я сглупил. Сглупил, ибо невольно, неосмысленно, бездумно двинулся по пути Гамлета, слишком слитого в сознании с Чедвиком. Порождению мертвой утробы, подумал я, как легко мне нести в мир смерть. Вокруг меня и впрямь всегда было много смертей. Я — искушение, ибо надобно быть искушениям, но видит Бог, я не искушал. Искушались мной. Нет, решил я, «отмщение Господу — и Он воздаст». Даже если я не доживу, и не увижу — Он воздаст… — Глаза Коркорана налились слезами, — Несчастный, смертельно больной Раймонд! Только потому, что одному не пошла карта, а другой имеет склонность к гульбе… «С какой же безраздельностью весь мир заполонили грубые начала…»