Екатерина Коути - Невеста Субботы

Впервые в жизни я понимаю, что мне многое, очень многое недодали. Я могла бы выйти замуж — и не вышла. Джулиан прельщал меня красотами Италии — а я никогда не увижу руины Колизея, не брошу монетку в фонтан Треви, не поднимусь на вершину Везувия. Книга жизни закрывается предо мною с громким хлопком, точно мамин молитвенник.

Ощущение вопиющей, запредельной несправедливости растекается по моему сознанию, оседая на дне черной жижей. Меня охватывает гнев на Розу за то, что посвятила меня в тайны, сокрытые — и по праву! — от человеческих глаз. И особенно на Ди, раз уже ей не хватило тогда ума спрятаться посреди тростникового поля, но нет же, идиотка пошла, как овечка на заклание, позволила связать себя и уложить в телегу, а мне потом расхлебывай, и мне было всего-то двенадцать лет, господи боже, совсем дитя, разве можно заключать сделку с несовершеннолетней, это нечестно, пожалуйста, пожалуйста, вызволите меня отсюда, я не хочу умирать!!

— Давай, Маман Бриджит! Я жду.

Зажмурившись, я разворачиваюсь к нему, отшвыриваю лопату в сторону и ору, надрывая глотку:

— Никакая я тебе не Бриджит! У меня другое имя! Флоранс Фариваль! Меня зовут Флоранс Фариваль! Меня зовут…

— …Флоранс Фариваль! — продолжаю кричать я, широко распахивая глаза.

Грудь свело от боли, в легкие толчками врывается воздух, сердце ошалело бьется, еще не веря, еще не веря до конца…

— Спасибо, мисс, — говорит кто-то поблизости. — Как вас зовут, нам уже известно. А теперь извольте ответить на другие вопросы.

Такого поворота событий я совсем не ожидала.

Лежу на плюшевой кушетке, цвет и мягкая обивка которой наводят на мысль о перезревшем персике. В гостиной я не одна. Круглое зеркало над камином, как всевидящее око, запечатлело моих визитеров, исказив их черты. У моего изголовья сидит на стуле господин средних лет, жилистый, коротко стриженный, с узкими полосками баков и пронзительными черными глазами под тяжелыми складками век. Волосы — соль с перцем, да и характер, вероятно, под стать — едкий.

При первых признаках моего пробуждения господин кивает своему спутнику, который расположился в кресле чуть поодаль. Второй джентльмен, не в пример первому, дороден и седовлас. Рассматривая меня, он поглаживает окладистую бороду и поправляет на носу роговое пенсне. У двери, широко расставив ноги, стоит констебль, с виду заправский Джон Булль. Увесистое брюшко, наливные румяные щеки, мясистые уши — ростбиф в синем мундире.

Пытаюсь присесть, ухватившись за спинку дивана, но тело мне не повинуется. В голове гудит, виски нанизаны на раскаленную спицу. Заметив мои потуги, первый посетитель, кем бы он ни был, командует строго:

— Извольте встать, мисс. Вы не Мария-Антуанетта, принимающая просителей в своем будуаре.

— Мистер Локвуд, это лишнее. Бедняжка еще слаба… — начинает благолепный джентльмен, но его коллега вскидывает руку. Ладонь словно упирается в невидимую стену:

— Оставьте свое сочувствие тем, кто его по-настоящему заслуживает, доктор Вудсайд.

У меня нет иного выхода, кроме как подчиниться. Ощущение тепла, создаваемое персиковым колером обоев, оказывается иллюзорным. Камин не разожжен, паркет ледяной коркой стелется под ногами, и пальцы судорожно поджимаются — зябко.

— Да вы, я погляжу, устали. Что и говорить, ночка у вас выдалась о-го-го! Такая же насыщенная событиями, как мое утро. Кстати, позвольте представиться — Уильям Локвуд, старший инспектор сыскного отдела Столичной полиции Скотленд-Ярда. Вас, надо полагать, не удивляет мое присутствие?

Бессильно мотаю головой. После встречи с Бароном Самди меня уже ничем не удивишь.

— Рад слышать! Посему уговоримся так — вы ответите на мои вопросы, после чего мы все отправимся на покой, и вы в том числе.

В противоположность жаре, от которой мозги разжижаются до консистенции горячей патоки, холод оказывает на меня иной, более благотворный эффект. Я собираюсь с мыслями.

— Спрашивайте, сэр.

— Почему вы убили свою двоюродную тетку, миссис Ланжерон?

Инспектор произносит фамилию на английский манер, как «Лэнджерэн», так что я не сразу понимаю, о ком идет речь, и морщу лоб, вместо того чтобы криком выдать себя. Выходит, тетя Иветт все же мертва. Как я и боялась. Как я и хотела. Вот только убила ее не я. Нет, не я! Я точно помню, что не успела загадать третье желание, прежде чем рой бабочек сбил меня с ног.

Или успела? Память у меня сплошь в черных, болезненных струпьях. Подтеки мрака, минуты или целые часы, за которые я не могу отчитаться. Один из таких припадков кромешного забвения настиг меня этой ночью. Что делало мое тело, пока душа копала себе могилу?

Первый порыв — удариться в слезы и повиниться во всем — уступает место безудержному желанию жить. Так человек, которого долго держали под водой, пьет воздух большими, надрывающими грудь глотками. Пред моим мысленным взором еще темнеет разрытая яма, и комья грязи блестят на саване девушки, несчастнее которой нет на всем белом свете. Нет, я не хочу туда! Не хочу стать ею! Раз уж я вырвалась от смерти, что мне эта передряга? Выкарабкаюсь как-нибудь.

Пока что выход мне видится один — прибегнуть к правилу, которое не раз выручало проштрафившихся рабов. Будучи загнанным в угол, отпирайся. Заговаривай зубы, пусти язык вскачь, найди себе тысячу оправданий, но не признавай вины. Потому что белые — странный народ. Утверждают, будто во всем полагаются на закон, а на самом деле выносят приговор под настроение. Подвернешься хозяину под горячую руку, и тебе взлохматят спину за разбитое блюдце. Если же масса благодушествует, то и за побег можно отделаться малой кровью, а то и вовсе обойтись без кары.

«Нет, масса, Господь мне свидетель, ей-же-ей, святые угодники не дадут соврать, ах, что такое масса говорит, да нет, я об том ни слухом ни духом, меня там близко не стояло!»

— Я ее не убивала, — говорю я и смотрю ему прямо в глаза. Белки у инспектора тусклые, желтоватые. С печенью не все ладно.

— Вы, видимо, не расслышали вопрос. Я не спрашивал, убивали вы ее или нет. Ваша вина не вызывает сомнений. Служанка показала, что вчера около трех часов пополудни покойная вызывала вас к себе на разговор, после чего вы в ажитации поехали в церковь Французской Богоматери на Лейстер-сквер, откуда вернулись в половине девятого, когда десерт был уже на столе. Сославшись на нездоровье, вы поднялись к себе. Миссис Ланжерон вернулась домой за полночь и открыла дверь своим ключом, потому что все домашние к тому времени спали. Кроме вас. Припоминаете?

— Нет.

— До того, как миссис Ланжерон успела переодеться и отойти ко сну, вы прокрались в ее опочивальню и убили свою благодетельницу.