Дора Моссанен - Куртизанка

Симона закашлялась. Она почувствовала, как в горле растет какой-то комок.

— Не совсем уверена, что понимаю, в чем будет заключаться моя помощь, Мердад.

— Вы остаетесь единственным свидетелем. Только вы можете рассказать о том, что произошло в ту ночь в горах и опознать убийцу или убийц. Обнародовать факты, которые поведал вам Кир. Нам известно лишь, что его застрелили, а это означает, что убийство было преднамеренным. Это очень нетипично для Персии, где в обычае убийства ножом. В его дневнике, который находится в вашем распоряжении, могут содержаться и другие факты. — Он пригладил рукой волосы и отступил назад, словно давая время взвесить и осмыслить его слова.

Подозрения захлестнули Симону с новой силой, и она поинтересовалась:

— Откуда вам известно, что Кир вел дневник?

— Я неоднократно видел, как он делал в нем записи.

Сердце готово было выскочить из груди, когда она заявила:

— У меня нет его дневника, если таковой вообще существует. Кроме того, я не позволю вам запереть меня в моем собственном доме.

Мадам Габриэль потянула за кончики своих перчаток, высвободила пальцы и сложила их домиком. И хотя этот жест ни о чем не говорил Мердаду, не считая удовольствия, которое доставила ему возможность воочию лицезреть знаменитые руки, Симона мгновенно поняла, что это — лишь прелюдия к весьма неприятному финалу.

— Месье М, ceci ne semble pas raisonnable [57] Это представляется нам неразумным (фр.) , и мы совершенно определенно не можем позволить себе роскошь вести всю ночь бесполезные разговоры. Альфонс! Альфонс! Проводи месье М, он покидает нас.

Я сажусь в тени громадного каштана на вершине холма Африканской циветты, внизу передо мной открывается панорама шато Габриэль и поросшей лилиями долины. Над горизонтом повис желтый диск солнца, похожий на спелую дыню. Поверхность озера сверкает, как расплавленное серебро. На холме напротив бродячий торговец устанавливает палатку: он собирается продавать жареные каштаны пилигримам-паломникам. Grand-mere не потерпит такого вторжения в свои владения. Она искренне мнит себя владелицей не только замка, но и всех окрестных холмов с их кошачьими обитателями. Положив Ветхий Завет Кира на кружевной платок, я прислоняюсь головой к стволу дерева и жду Мердада. Я срываю листок с цветка лаванды и прикладываю его к щеке, к веснушкам, которые так любил Кир. Однажды ты сказал, что я пахну девясилом-нардом на закате. Я спросила, чем пахнет девясил-нард. Ты ответил, что аромат его соблазнителен, чуточку похотлив, чрезвычайно таинствен, и вообще цветок этот встречается очень редко. Не помню, говорила ли я тебе когда-нибудь, что ты пахнешь кардамоном и табаком. И Мердад тоже. Интересно, он тоже жует зеленые зерна кардамона, чтобы избавиться от запаха коррупции? В последнее время я почему-то стала сомневаться в надежности своих органов чувств. Как может кто-то другой так сильно походить на тебя? В конце концов, Мердад — это все-таки не ты. Не знаю, можно ли верить его словам о том, что в Париж его прислал разгневанный шах, чтобы он выследил твоего убийцу. Неужели он охотится за твоей Библией или же на самом деле влюбился в мой образ на той визитной карточке? А что ты имел в виду, когда написал на обороте «на всякий случай»? Должно быть, у тебя было предчувствие, что она станет моей последней надеждой. Живительным бальзамом для моих незаживших ран. Это была необходимость, а не предательство. Еще один шанс попытаться обрести благословенное чувство сопричастности, которым мы так дорожили с тобой.

Я обвожу взглядом холмы, замок вдалеке и извилистую дорогу, по которой галопом мчит его лошадь, направляясь в пурпурную долину. Он оставляет жеребца у подножия холма и быстро взбирается наверх, едва не падая в мои объятия, и я поднимаюсь, чтобы встретить его. Его присутствие привносит какую-то чистоту в окружающий мир, и от осознания этого у меня перехватывает дыхание. Я приглашаю его присесть в тени каштанового дерева. В ветвях над нашими головами мяукают две кошки-циветты. Из конюшни доносится ржание лошадей. Он делает попытку прочесть хоть что-нибудь в книге, раскрытой переплетом вверх рядом со мной.

Боясь, что у меня не хватит смелости задать ему нужные вопросы, я встречаюсь с ним взглядом и спрашиваю:

— Кто убийца? Как получилось, что мне достался мешочек с красными бриллиантами? — А потом, собравшись с духом и решив отбросить все дипломатические увертки, я слышу собственный голос: — Я до сих пор не знаю, могу ли я доверять вам. Я не уверена, на чьей вы стороне.

Он находит в траве камень, поднимает его и швыряет куда-то вниз с холма, вызвав переполох в переплетениях подземных ходов и туннелей, которые облюбовали в качестве убежища кошки-циветты. Он поднимает руки над головой, как будто я прицелилась в него из револьвера.

— Я надеюсь, что правда рассеет ваши сомнения. А потом, если вы захотите, чтобы я исчез, я так и сделаю, хотя я никогда не смогу вернуться в Персию без вас. Это будет означать для меня смертную казнь без права на помилование, — говорит он, опустив одну руку.

Я вскакиваю на ноги. Вытаскиваю револьвер — абсурдное рефлекторное движение — и понимаю это в то самое мгновение, когда направляю оружие на него.

Он закрывает один глаз рукой.

— Я даю вам слово. Вы никогда больше не услышите обо мне, если таково ваше желание. — Он снова поднимает над головой обе руки.

Кир тоже прикасался к своему глазу, обещая, что больше никогда не оставит меня одну, как никогда не сможет оставить зрачок своего глаза. Следя за каждым движением Мердада, я прячу револьвер в кобуру и опускаю его руки.

— Не понимаю, о чем я думала. Вы — большой и сильный мужчина; вы запросто могли бы убить меня.

— Дорогая Симона, — вздыхает он, — я не хочу убивать вас. Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж. Я хочу увезти вас отсюда.

— Выйти за вас замуж! Только потому что вы влюбились в мою фотографию?

— Нет, Симона, девушка с визитной карточки превратилась для меня в наваждение, но полюбил я все-таки женщину из Парижа. Не отворачивайтесь от меня и не прогоняйте. Хотя бы сейчас. По законам нашей религии, мужчина обязан жениться на вдове своего брата. Кир был для меня как брат. Я хочу исполнить свой долг.

— Вы ничего и никому не должны, — заверяю я его, в глубине души потрясенная этим неожиданным предложением. — Скажите мне, кто убил его.

— Даже если после этого вам станет еще хуже?

— Хуже отчего?

— Оттого, что придется обвинить кого-то.

— Даже в этом случае, — отвечаю я.

С пером в руке стареющая глава рода сидит на вершине поросшего клевером холма, готовясь завершить свой самоанализ. Призраки лижут ее руки в перчатках из тончайшей материи и резвятся, скользя меж пальцами ее ног. Производимый ими шум отдается у нее в ушах, напоминая о том, что она — женщина в возрасте, что уже самое время избавиться от перманентного чувства вины, иначе оно будет приумножаться, подобно ее призракам. Они служат ей постоянным напоминанием о бесконечных муках и страданиях ее отца, а также об усилении антисемитских настроений. Не только по всей Европе, но и в каждом человеке, исповедующем иную веру.