Дора Моссанен - Куртизанка

Она взмахивает руками, раздосадованным жестом и возгласом разгоняя своих призраков.

— Пошли прочь! С меня хватит. Вы окончательно обнаглели. Это совершенно недопустимо! — Она вытирает капельки пота из ложбинки между грудей, задаваясь вопросом, что там замышляет Симона, сидя под деревом с этим персом. Тем не менее она вынуждена признать, что они смотрятся очень мило. Она вздыхает, думая о том, что для нее нет ничего более важного, чем пребывать в окружении мудрости и красоты и иметь возможность наслаждаться ими. Она вкладывает перо меж веленевых листов своего дневника. Она полагала, что покончила с описанием истории своей жизни, нарисовав дорожную карту для своей внучки. Но в свете последних (и предстоящих!) событий оказывается, что до завершения еще далеко.

Внезапно из-под крыла павлина выскакивает призрак Руссо. Паря перед ее встревоженными глазами, он объявляет, что, хотя жил в другую эпоху, он все-таки намерен присоединиться к ее сонму призраков-любовников и поселиться в замке.

— Это невозможно! Забудьте и думать об этом! — восклицает она своим хрипловатым голосом, и ее раздражение эхом прокатывается по долине. — Даже если бы вы были моим современником, месье, я все равно не нуждалась бы в вас, вот так. Вы здесь нежеланный гость! Неужели я должна напоминать вам о том, что я разбираюсь в литературе? Я читала вашу «Эмилию» и еще не забыла ваших смехотворных аргументов в пользу разделения сфер жизни мужчин и женщин. Кроме того, месье, позвольте мне процитировать вам ваши собственные нелепые слова: «Даже если она обладает какими-либо природными талантами, любые притязания с ее стороны приведут к их деградации. Ее достоинство состоит в том, чтобы остаться неизвестной; ее слава заключается в репутации ее мужа…» Фу! Ступайте прочь, месье! В шато Габриэль нет места подобным вам мужчинам!

Она заливисто смеется, глядя, как Руссо превращается в туманную полоску и скрывается в маслянистом полумраке под крылом павлина.

Она листает свой дневник, отыскивая последнюю исписанную страницу.

Мое прижизненное завещание о достижениях и неудачах

Моя дорогая Симона, когда я впервые обратилась к тебе с этих страниц, у меня было видение: женщины д'Оноре войдут в историю под именем Les Grands Trois, Великая троица, как самые роскошные и популярные гранд-дамы Европы. Я твердо верила в то, что мы втроем сможем продлить век grandes horizontales, великих куртизанок, или, как предпочитаю говорить я, добродетельных женщин высшего общества.

Но точно также, как опытный любовник открывает новые жемчужины истины с каждым своим посещением, так и я, заново переживая свою жизнь на страницах этого дневника, вдруг обнаружила, что заново открываю себя. Я должна признаться, что, хотя иногда могу казаться тебе чересчур амбициозной, может быть, слишком нереалистичной в своих ожиданиях, у меня, тем не менее, есть редкий и ценный дар — способность отделять миф от реальности и храбро принимать их. И, несмотря на настойчивые просьбы моего дорогого друга Золя не вмешиваться и оставаться в стороне, не в моем характере безропотно покоряться судьбе или сдаваться без сопротивления.

Поэтому, как бы трудно мне ни было говорить об этом и каким бы невероятным это тебе ни показалось, я должна взять на себя ответственность за те решения, которые мне пришлось принять.

Я смиряю свою гордость, cherie, и признаю, что именно любовь даровала тебе страсть и зрелость. И институт брака — несмотря на твои недолгие и трагические отношения — воспитал в тебе восхитительную храбрость, упорство и глубину характера. Но он же привел и к нарушению соотношения сил. Боюсь, что даже после смерти Кир продолжает властвовать над твоей жизнью. Я совершенно не приемлю близости, которая требует обязательного родства душ, пусть даже я скорблю вместе с тобой о твоей утрате и разделяю боль твоей потери, ma chere. И я не могу не восхищаться твоими героическими усилиями восстановить свой пошатнувшийся мир. Не знаю, что бы я делала, если бы вдруг потеряла Франсуазу или тебя, Симона. И уж во всяком случае, я бы не смогла вести себя так любезно, мило и элегантно, как ты.

Ты расцвела и превратилась в интеллигентную женщину, которая, несомненно, займет достойное место и обретет прочное положение в обществе где-нибудь между варшавским гетто моего отца и французским кварталом Маре; где-нибудь между твоими персидскими мужчинами и французским наследством.

Анализируя свое прошлое, облекая свои воспоминания в связную и последовательную форму, я осознала важность компромисса. И тебе, поскольку процесс обретения подлинной зрелости продолжается, предстоит понять это самой.

Как бы то ни было, cherie, я не дам тебе своего благословения надолго покидать стены родного дома.

Давай лучше поговорим о твоем будущем, о том, каким оно может быть, если мы найдем компромисс в наших желаниях. Давай поговорим, как добрые подруги, как равная с равной. Я обещаю тебе, что больше никогда не стану раздавать твои визитные карточки незнакомцам. Взамен я умоляю тебя последовать моему совету и, ради себя и твоей матери, приумножить состояние, которое я тебе завещаю. Женщины, подобные нам, несмотря на свободу духа, остаются финансово зависимыми от своих поклонников и покровителей. Когда мы им надоедаем, они избавляются от нас быстрее, чем мы выбрасываем черствую булочку. И спасением в трудные времена служит наше состояние. И еще одной постоянной опасностью остается война. Собственно говоря, я чувствую, нечто подобное уже назревает и на горизонте вновь собираются тучи всемирного пожара. Если тебе придется спасаться бегством от очередной войны, обязательно возьми с собой свое движимое имущество, драгоценности, свою мать и, конечно, Альфонса.

В заключение не могу не напомнить тебе о необходимости хранить свою веру. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я поступила так, как сочла нужным. Я оставила Маре и отказалась от своего еврейского происхождения. Но в тебе я вижу истинную продолжательницу своего дела, и мне чрезвычайно приятно сознавать, что созданную мной империю унаследует верующая представительница клана д'Оноре. Когда такой день наступит, mа cherie, пригласи своего прадедушку в шато Габриэль, пока в долине Африканской циветты, сохраняется хотя бы подобие мира.

Солнце скрывается в длинных тенях, отбрасываемых холмами, на которых бурлит жизнь мохнатых кошачьих обитателей. С треском пробуждаются к жизни газовые фонари вокруг замка, канделябры озаряют изнутри оконные проемы. Гуси возвращаются в парк на озеро, поверхность которого покрывается рябью от трепета бесчисленных крыльев. Ветерок шелестит в листьях каштановых деревьев, что растут в окружении зарослей лаванды, обдавая прохладой наши ноги. Я вздрагиваю, меня немножко пугает чуть ли не интимная близость куртки Мердада, в которую я укуталась.