Дора Моссанен - Куртизанка

Он крутит в пальцах стебелек лаванды.

— Все началось после тайной встречи Кира с шахом. Эта встреча оказалась роковой. Еще до того, как Кир покинул дворец, министру уже доложили о ней. Глаза обратились к кинжалам, а руки сжались в кулаки. Грязный еврей чересчур обнаглел и перешел всяческие границы. Пора проучить его. Когда первая партия красных бриллиантов отправилась морем из Южной Африки в Персию, Кир из ценного помощника превратился в досадную помеху для министра двора и месье Жан-Поля Дюбуа, для которых жестокость стала профессией и призванием. Тем временем министр, знавший о моей дружбе с Киром, назначил меня своим лазутчиком. Вот почему втайне от Кира я наблюдал за ним, когда он проводил некоторые эксперименты и делал записи.

Я кладу руку на записи Кира, Библию, которая, как он, должно быть, предвидел, станет моей опорой в трудные времена.

— Симона, я бы никогда не сделал ничего, что могло бы причинить вред Киру. Пожалуйста, поверьте мне, я передавал министру лишь крохи не представляющих ценности сведений — о местах, в которых вы с ним встречались, да мелкие подробности о жизни его матери в еврейском квартале.

За время слежки я превратилась для Мердада в силу, с которой он вынужден был считаться. Я, женщина, сбежавшая из Парижа, от своей свекрови и, наконец, из Персии, поселилась в его сердце. Мое изображение на визитной карточке, то, что Ягхут отвергла меня, и мои отчаянные усилия стать настоящей женой-персиянкой в горах превратились для него в болезненное наваждение. Слежка дала Мердаду возможность проникнуть в мою личную жизнь. Не в силах более оставаться посторонним наблюдателем, но и не став еще возлюбленным, он превратился в статиста в событиях, которые должны были определить мое будущее.

— Во враждебной атмосфере двора, — продолжает он, — порой было достаточно одного слова, чтобы раздуть пламя ненависти. Фетва, законное решение религиозного лидера, с давних пор использовалась для устранения евреев без соблюдения всяческих формальностей: «Тот, кто убивает еврея, получает свободу после уплаты небольшой виры» . — Он сжимает голову руками; на виске у него судорожно пульсирует жилка. — Симона, я не знаю, кто первым произнес фетву, кто призвал своих последователей начать охоту на Кира, мнимого неверного, и убить его. Я могу только догадываться о том, что месье Жан-Поль Дюбуа и министр двора, прожженные интриганы, дали толчок для начала череды событий, которые имели столь ужасающие последствия. В ту ночь, когда был убит Кир, на улицы вышли мусульмане-фундаменталисты, они подожгли Маалех и убивали всех евреев без разбора. В это время в горах отряды мужчин лежали в засаде, ожидая торжествующего крика человека, которому было приказано убить вас, Симона. Но фанатики не могли предвидеть, что в ту ночь на них ополчится сама природа. Крики, вскоре раздавшиеся в горах, были отнюдь не криками радости или торжества, это были вопли ужаса. Это в страхе кричали люди, разбегавшиеся от призрака Кира, который принялся метать красно-зеленые огненные стрелы с неба на землю. Это были вопли людей, в страхе бежавших от француженки-колдуньи, слезы которой превратились в падающие звезды, огненным дождем обрушившиеся на их головы.

Я плотнее закутываюсь в куртку Мердада. У моих ног усаживается толстенькая кошка-циветта и принимается грызть каштаны. От животного исходит запах жженых орехов и пролитой крови.

— Я так и не смирилась с его смертью. Во всяком случае, не до конца. Я поверю только тогда, когда увижу его тело.

— Мне очень жаль, что вынужден причинить вам боль, но я обещал рассказать вам все и сдержу свое слово. Мне сказали, что его тело подготовили к погребению по обряду мусульман-шиитов — две веточки ивы завернули в хлопчатобумажную ткань и засунули ему под мышки, на грудь насыпали земли, в которую положили четки, а тело завернули в саван. Чтобы нанести более сильное оскорбление евреям, тело его, вместо того чтобы, как принято, доставить семье, похоронили на мусульманском кладбище.

— Тогда почему меня не убили той же ночью? — спрашиваю я, держа одну руку на Библии, а другой с силой, до слез, дергая себя за локон.

— Персы — люди суеверные. Никто и никогда еще не видел северного сияния над горами Эльбурс. Это было ужасающее зрелище. Треск и грохот сочли проклятием вдовы, а огненные сполохи в небесах — местью Кира. А Биард, который пришел вам на помощь, обладатель странной походки и не менее странной бороды, похожей на сплетенный канат, послужил лишним доказательством того, что вы дружите с джиннами. Именно поэтому вы и получили прозвище Шанс Бону , и никто не осмелился бросить вам вызов, даже потом, когда все кончилось. Именно поэтому министр двора и приказал мне доставить вам мешочек с красными бриллиантами — поддельными, как я узнал совсем недавно, — с угрожающей запиской, которая должна была подтолкнуть вас к решению навсегда покинуть Персию. Никому не хотелось обагрить свои руки вашей кровью. Все надеялись, что вы просто соберете свои пожитки и исчезнете. Меня стали мучить угрызения совести, и я пролил немало слез, когда узнал, что случилось с Киром. Мне больно и страшно думать, что я не сделал ничего, чтобы остановить эту ненависть при дворе. Будучи правоверным мусульманином, мне следовало набраться мужества и выступить против своих братьев, выказать свое отвращение и неприятие до того, как я потерял своего друга. Когда министр отправил меня — единственного мужчину, рискнувшего встретиться лицом к лицу с Шанс Бону — с поручением убить вас в Париже, я с восторгом отнесся к возможности искупить свою вину, сделав нечто совершенно противоположное тому, что от меня требовалось. Спасти беглянку, вдову Кира. Я предупреждал: вам самой придется решить, кто действительно и больше виноват в смерти Кира. Никто не сможет назвать вам имена мужчин, которые лежали в ту ночь в засаде в горах. Но какое это имеет теперь значение? Если вам нужно обвинить кого-либо, вините во всем фундаменталистов, готовых пойти на убийство ради того, чтобы заставить замолчать человека другого вероисповедания. Симона, пуля, пронзившая сердце Кира, была пропитана ненавистью к евреям.

Вдалеке зашумел набирающий силу ветер. Из своих подземных ходов наружу выбираются кошки-циветты, распространяя запах мускуса. Вдалеке показалась Франсуаза, возвращающаяся после вечерней прогулки. На одно плечо у нее небрежно наброшена накидка из горностая, а на другом трепещут складки прозрачной шелковой ткани, из которой сшито ее платье. Она останавливается у ворот, наклоняется, срывает розу и подносит цветок к лицу, вдыхая его несравненный аромат. Она вспоминает о персидских розах, представляет улыбку Альфонса, когда он получит в подарок желтый цветок, того же оттенка, что и его ледяные цветы. Она величественно вплывает в ворота, а потом вдруг резко оборачивается и срывает еще одну розу — для своего деда, который должен сегодня прийти на обед.