Гюи Шантеплёр - Невеста „1-го Апреля“

Это был высокий, смуглый молодой человек, немного худощавый, с чем-то неистребимо парижским в манерах. Под его очень выхоленными усами обрисовывался рот, со слегка насмешливыми углами, но выражение ласковой доброты смягчало стальной цвет его серых глаз.

— Не бойтесь беса, он такой добрый малый! — просил этот обольстительный взгляд в соединении с мальчишеской улыбкой.

„Бес“ натворил уже немало сумасбродств, но они не испортили ни честное сердце, бившееся в груди Поля Рео, ни извратили здравый ум, светившийся в его глазах.

Ни застенчивый, ни фат, ни скромный, ни тщеславный, брат Жака знал хорошо свои хорошие качества, так же как и свои недостатки; не заботясь особенно, чтобы выставлять напоказ одни, так же, как не стараясь скрыть другие, он наивно добивался симпатии и снисходительности и встречал их почти повсюду.

В Канне, очарованный свежей красотой молоденькой американки и немного поощряемый ее независимыми манерами, он тотчас же счел своим долгом ухаживать за ней по всем правилам; затем в один прекрасный день Сюзи засмеялась ему в лицо, и они стали лучшими в свете друзьями.

Когда Поль встретил мисс Северн в Ривайере у Колетты и узнал о ее помолвке, он ее искренно поздравил, с горячей похвалой Тремору на устах:

— Вот брак, который я одобряю и благословляю своими почтенными руками! Как глуп Ларошфуко, когда говорит, что не бывает очаровательных браков!

Дружба, начавшаяся в Канне, укрепилась, свободная на этот раз от всякой задней мысли. Поль часто судил обо всем вкривь и вкось. Сюзанна смеялась над его выходками. Было невозможно относиться строго к этому веселому малому. Его любили за его импульсивность, несколько безрассудную и даже за его проказы, в которых он чистосердечно признавался.

— Ну! — воскликнула молодая девушка, которую развеселило его внезапное появление. — Похоже, что вы валялись в сене и… Боже мой! вы имеете вид ходячей элегии!.. Уж не спустились ли вы ненароком с Парнаса?..

Он опустил глаза, как виновный.

— Увы! милая барышня, никакая глупость с моей стороны не должна вас удивить!

— Вы влюблены, я бьюсь об заклад?

— Именно, сударыня; влюблен, как я еще никогда не был в моей жизни!

— Бедный юноша, я вам сочувствую! и я убеждена, что уж по крайней мере двадцатый раз вам случается быть влюбленным до такой степени… с тех пор, как вы находитесь в безрассудном возрасте.

— Не смейтесь! сей раз я в состоянии умереть от этого.

— О! я хотела бы, например, это видеть.

— Слишком любезно, но вы напрасно насмехаетесь, это очень серьезно.

— Я сознаюсь, что симптомы тревожные. Сколько песен в вашей поэме?

— Это не поэма, барышня, это сонет, — ответил с достоинством Поль. — К несчастью, сонеты обыкновенно состоять из 14 стихов, а я нашел всего только 4. Итак, с 8 часов утра я за работой. Эти 4 стиха, составленные в два часа, почти доказывают, что мне не хватает способностей.

Мисс Северн смеялась очень непочтительно.

— Два часа! но уже около 12-ти. Следовательно — четыре часа. В час по одному стиху! Это многообещающе.

— Двенадцать? ах, проклятие! — простонал Поль, схватившись за голову. — Я должен завтракать у г-на Ланкри. Г-жа де Лорж с ест меня, когда я явлюсь… к десерту, конечно!

— А!.. А! г-жа де Лорж. Значить сонет?..

— Ах! Боже, нет, м-ль! Но как я хорош!

Вид молодого человека быль так забавно печален, что Сюзи задыхалась от смеха.

— Я проеду в 50 метрах от г-на Ланкри. Хотите, чтобы я вас спустила у перекрестка? — спросила она вежливо, немного успокоившись от своего смеха.

— Хочу ли я? С наслаждением! Но посмотрите на меня, можно сказать, что я спал на сеновале.

— Ба! вы закатите глаза с рыбьим выражением и скажете самым нежным голоском какую-нибудь глупость; ведь г-жа де Лорж нетребовательна.

Поль слегка стряхнул свою куртку, желая освободиться от злополучной травы, затем, после минутного колебания сел в маленький экипаж подле молодой девушки.

— Не хотите ли, я буду править?

— Нет, я люблю сама, — ответила она, дотрагиваясь до пони, которые ринулись, полные рвения,

— Итак, что вы мне расскажете, молодой поэт?

Поль, казалось, собирался с мыслями:

„Ваши глаза не говорят… о! неужели им нечего сказать,

„Когда, спокойные и кроткие, они встречаются с моими?

„Я слышу ваше пение, я вижу вашу…

— Улыбку, само собой! Нет, видите ли, стихи терпимы, только когда они хороши.

— О!..

— Она блондинка?

— Нет.

— Брюнетка?

— Да.

— А!.. но я плохо начала… Это светская женщина? — продолжала она с непоколебимым апломбом.

— О! сударыня, — воскликнул молодой человек со смешно-негодующим тоном.

— Да или нет?

— Это светская молодая девушка, сударыня.

— Молодая девушка? Вы, значит, на ней женитесь.

— Увы!

— Как, увы?

— Увы, мне отказывают!

— Ба!.. это меня не удивляет.

— Очень благодарен.

— Она в Ривайере?

— Да, сударыня.

— Высокая?

— О! нет!

— Тогда, это не м-ль Рьеж… Она, вы говорите, маленького роста?

— Да.

— Это не Маргарита Сенваль?

— Нет.

— А!.. а!.. Вы говорите брюнетка?.. Хорошенькая?

— Восхитительная!..

— Милая?

— Игрушка!

— Шестнадцати лет?

— Совершенно верно!

— Я угадала. Это Симона.

Поль испустил глубокий вздох.

— Да, сударыня, это Симона.

— Ну, тем лучше! Было бы так мило, если бы вы на ней женились!

— О! Я прекрасно знаю, что это было бы очень мило! Но вы не знаете Жака!

— В чем он вас упрекает? За ваши проказы? — сказала Сюзи, продолжая свой допрос с той же откровенностью.

— В особенности за мою праздность. Он думает, с некоторым основанием, что, если бы у меня было постоянное и серьезное занятие, у меня не было бы времени на глупости. Поэтому я ему обещал, что буду работать, но он хочет подобно Фоме неверному, сначала увидеть, а затем уверовать. А это меня совсем не ободряет… Сюда также примешалась эта история с англичанкой! — пробормотал Поль, как бы проговариваясь.

— Какой англичанкой?

— Англичанкой, которую я в прошлую зиму похитил, сударыня. Это было дозволенное похищение, мы должны были повенчаться.

— И поделом! Что за странная, однако, мысль, похитить англичанку!.. Как же окончилось ваше похождение?

— Очень просто. Пенелопа — ее звали Пенелопой — и я, мы поняли, что нашим характерам не хватало гармонии… тогда мы трогательно распрощались, и она вернулась на свой остров… Только Жак проведал об этой, увы! довольно свежей, истории. Он меня назвал Дон-Жуаном, Ловеласом и т. д… и когда месяц тому назад, я ему признался в своей любви к его невестке…

— Он велел вам убираться прочь?

— „Каин, что ты сделал со своей англичанкой?.. Никогда, никогда, слышишь ли, не отдам я тебе этого ребенка, пока не увижу тебя за серьезным занятием… а если ты осмелишься ей сказать только одно слово о твоих чувствах, я тебя больше на порог к себе не пущу…“ Разве я, однако, не достаточно несчастлив, мисс Сюзи? — сказал молодой человек, внезапно меняя тон.