Екатерина Мурашова - Глаз бури

– Да, было бы неплохо, – кивнула Софи. – Что касается порядка, боюсь, все это придется просто выбросить, а тебе – раскошелиться на новое платье.

– Разумеется, – Туманов встал и по возможности привел в порядок свою одежду. Она по понятным причинам пострадала значительно меньше, чем наряд Софи. – Сейчас я приготовлю тебе ванну и все… Ты подождешь?

– Да уж, пожалуй, не убегу. Я не очень люблю носиться голышом по улицам, – усмехнулась Софи и добавила про себя. – Хотя по вашей милости иногда и приходится…

– Ты позволишь мне помочь тебе? – спросил Туманов время спустя, склоняясь над ванной.

Софи опять вспомнила похитившего ее незнакомца, и вдруг как будто узнала зелено-коричневые глаза, блеснувшие в прорези маски, в глазах склонившегося к ней Туманова, и еще где-то… Софи поежилась от охватившего ее неприятного чувства. «Как это может быть?! – подумала она. – Ведь то точно не был Михаил. Но что же – глаза?! И где я их еще видала?… Бред какой-то!»

– Не надо, Михаил! – вслух сказала она. – Я сама. Расстели лучше пока кровать. Ведь мы теперь спать будем?

– Конечно. Как ты захочешь.

Когда Михаил в свою очередь вымылся и лег рядом, Софи уже почти уснула, но сразу же почувствовала его близость. Мужчина лежал, не касаясь ее, и даже дыхания его не было слышно.

– Михаил, – тихо позвала она.

– Что, Софья? – также шепотом откликнулся он.

– Я не знаю, чего ты обо мне думать станешь… Стесняюсь словами… Но ты, кажется, переживаешь, и я должна…

– Скажи. Скажи все, как есть. Не щади меня. Может, можно поправить…

– Чего поправлять-то? Мне понравилось, Мишка! – Софи развернулась под одеялом и порывисто прижалась к напряженному, жесткому телу Туманова.

– Что – понравилось? – недоверчиво спросил он, осторожно проводя одной рукой по ее волосам, а другой лаская спину.

– Все, Мишка! Мне было хорошо с тобой теперь, как никогда еще не было.

– Пра-авда? – глаза Туманова блеснули в темноте багровым светом, как две лампады. – И ты не врешь, чтоб меня утешить?

– Вот еще! – фыркнула Софи. – Надо мне очень!

– Позволь, я лампу зажгу!

– Зачем?

– Хочу на тебя посмотреть. Соскучился. На льду темно было, а тут… тут я в запале и не разглядел ничего.

– Что ж, смотри, – с сомнением в голосе разрешила Софи.

Туманов смотрел долго. Так долго, что Софи замерзла, покрылась мурашками и попросилась к нему, в его тепло. Он осторожно обнял ее, она почувствовала его желание и захихикала, как ей показалось, вполне кокетливо. Михаил же прошептал в самое ухо: «Я – сволочь последняя, но не до конца. Не трону тебя теперь.»

– Почему? – спросила Софи, стараясь, чтоб разочарование в голосе звучало не очень отчетливо.

– Потому… потому… – слова явно не очень давались Туманову. – Потому что ты и так… намучилась от меня сегодня… У тебя на теле – синяки от меня!

– Правда? – оживилась Софи. – А я не чувствую ничего. Хочу поглядеть! Михаил, пусти! У тебя зеркало есть?

– Софья! – изумился Михаил и крепче прижал Софи к себе, не отпуская. – Ты умом повредилась? Не поняла, что я сказал? Я… я тебе красоту твою несказанную попортил своими лапищами да… стыдно произнесть…

– Господи, да синяки! Подумаешь! Мне даже любопытно. У меня с детства синяков не бывало. А вот раньше… ты бы знал! Меня нянюшка, когда в бане мыла, всегда от маменьки и от Аннет прятала. Первая ругалась, а вторая – ябедничала. Думаешь – от чего? Оттого, что я всегда в синяках ходила. Когда с мальчишками подерусь, когда с дерева упаду, когда просто на бегу шибанусь обо что… «Разве ж то дело для барышни? Синяя вся, что твоя слива!» – передразнила Софи кого-то из своего детства. А ты говоришь – синяки. Да ты на себя бы взглянул!

– Шрамы украшают мужчину, но не женщину! – тоже кого-то процитировал Михаил.

– Что ж, будь у меня где шрам, или рубец, я бы тебе и нравиться перестала? – Софи приподнялась на локте.

– Глупая! – Михаил стал целовать разные места на ее теле, по-видимому там, где обнаружил повреждения, воспоследовавшие от его дикости. Софи вздыхала и потягивалась от удовольствия, потом все же решила уточнить.

– А я вовсе не о шрамах твоих говорю. Взгляни на себя, если сможешь, сзади.

– И что ж там? – встревожился Туманов.

– Хвост вырос! – расхохоталась Софи. – Маленький, как у медведя. Взгляни в зеркале, я говорю!

Михаил послушно поднялся с кровати, прибавил яркости в лампе и встал перед большим зеркалом. Софи невольно залюбовалась им.

– На спине смотри! – помедлив, приказала она. Там, уж давно замеченные ею, красовались четыре красных полосы – след от ее ногтей.

– Здорово отметила! – оценил Туманов. – Жаль, я и не заметил, когда. И неглубоко, следов не останется.

– Ты просто сумасшедший дурак! – рассмеялась Софи. – Хотя и очень большой. Но ты успокоился теперь насчет синяков? Знай: Софи Домогатская в долгу не остается.

– Это уж я знаю, – вздохнул Туманов, возвращаясь в постель. Софи тут же юркнула в его объятия, засопела в шею.

– Что-то сказать? – спросил Туманов.

– Да! – ласкаясь телом и с гордостью чувствуя, что достигает результата, прошептала Софи. – Если ты теперь хочешь, то… в общем, я не против…

– Сонька, милая моя, родная, хорошая! – тихо сказал Туманов. – Как же хорошо, что ты… Я теперь тебя не обижу, буду нежен до невозможности… А ты… ты, если чего захочешь, дай мне знать… хоть как…

– Туманов! Это неприлично! Я не могу о таком говорить…

– Научишься! – засопел Михаил, приступая к обещанному делу. – Ты у меня теперь всему научишься… И говорить…

Софи не осталась в Доме Туманова. Об этом и речи не шло. И совместных квартир больше не снимали. Оба работали. Софи знала, что у Туманова какие-то неприятности с подрядами, с фабриками и еще где-то. Удивляться тому не приходилось, слишком многим его неожиданное возвышение стояло поперек горла. При встречах он не рассказывал о своих неприятностях ничего конкретного, но Софи на всякий случай каждый раз утешала его, уверяя, что он непременно справится и раздавит всех недругов в лепешку. Михаил каждый раз отвечал одно и тоже: «Раздавить нехитро. Понять бы, кого давить…»

Они виделись, когда могли. В учительском домике на узкой девичьей кровати Софи любовники решительно не помещались. Поскольку по полу дуло сквозняком, Туманов саморучно сколотил широкий деревянный топчан, и накрыл его привезенной из Гостиного Двора периной гагачьего пуха. Софи тонула в ней и смеялась, что ее комната стала теперь похожа на будуар шляпницы. Туманов горячо возражал.

Как и мечталось Софи, Туманов на равных играл с ее учениками в камешки, прятки и три стукалки. Однажды старшие мальчишки предложили играть на деньги, надеясь порастрясти веселого барина. Туманов невозмутимо согласился и через три часа упорной борьбы выиграл 57 копеек – все финансы, которые были у мальчишек в наличии. Школяры обескуражено повесили носы, признавая, что с таким мастерством они еще не встречались. Туманов посадил всех в трое саней и повез в Лугу, где до отвала угощал пряниками, чаем, киселем и баранками. Однако, копеек огольцам не вернул. «Когда мне было десять лет, я почти год жил игрой на улице, – объяснил он им их проигрыш. – Родителей, опекунов и других доходов у меня не было. Где ж вам теперь меня обыграть?» Софи смеялась, а кулацкие, кабацкие и крестьянские мальчишки и девчонки почтительно внимали. Необыкновенное теперешнее возвышение Туманова казалось им достойным всяческого уважения и внушало надежды. Даже копеек было не жаль. Дома они ничего конкретного не рассказывали, но одинаково решительно отстаивали в семейных беседах достоинство учительницы Софьи Павловны (слухи, понятное дело, ползали по деревне, как водяные ужи в урожайный на них год) и ее петербургского друга – щедрого, веселого и богатого человека.