Мюриел Болтон - Золотой дикобраз

— Значит, она снова хочет напасть на Бретань! — Людовик почувствовал вдруг огромную усталость, какой не знал уже много дней. Он вспомнил, во что обошлось бретонцам прошлое вторжение французов.

— Поэтому ты должен убедить Анну-Марию согласиться во имя спасения всех бретонцев. Даже если бы ты был на свободе, все равно не смог бы на ней жениться. Есть еще одно условие твоего освобождения, — мрачно добавил Дюнуа, понимая, что переходит от плохого к худшему.

— Что же там еще?

— Ты должен прекратить добиваться развода с Жанной.

— Да ты, Дюнуа, достаешь эти условия из шкатулки, прямо как фокусник, — задумчиво произнес Людовик, медленно устраиваясь в своем кресле. Затем он взял с доски шахматную фигуру и принялся внимательно ее изучать.

После долгой томительной паузы он наконец заговорил:

— Да, этот подарочек с сюрпризом. Значит, мне даруют свободу и в то же время отнимают всякий смысл моего существования. Какую же мне оставляют надежду? Если я принимаю эти условия, значит, признаю свое полное и окончательное поражение в битве с покойным королем. Знаешь что, Дюнуа, я думаю, для меня легче остаться здесь до смерти, чем признать такое поражение.

Дюнуа очень нервничал. С минуты на минуту должен был появиться король. В который раз Дюнуа пожалел, что не обладает красноречием Жоржа.

— Это вовсе не поражение, Людовик. Это только временное отступление, и мы должны использовать его преимущества.

— Как? Скажи мне ради Бога.

— Ну что тебе еще сказать? Решающий бой еще впереди, Людовик. И когда мы решимся на него, где будешь ты? В это убогой камере? Ты должен использовать этот шанс, Людовик! За эти три года не было, наверное, и часа, когда бы мы не пытались получить этот шанс. Подумай о мадам Анне. Она спит и видит, как ты умрешь в этой башне, куда заперла тебя. В первый раз за все время своего правления, да и вообще, наверное, в первый раз в жизни, король решился на самостоятельный шаг, без нее, и ради всех нас ты должен поддержать этот его порыв.

Людовик не отвечал. Он молча перекатывал в ладонях фигуру королевы. Дюнуа представил скачущих быстрым галопом короля и Жоржа. Дорога была каждая секунда. Тут он вспомнил, что не использовал еще один сильный аргумент.

— Подумай о Жорже, если не хочешь думать о себе. Что будет с ним, если ты откажешься выйти на свободу. Оба, и король, и Анна, обрушат свой гнев на него. Он будет наказан, и очень сильно. А то, что останется, придется на мою долю.

— Я не могу допустить, чтобы это произошло, — медленно произнес Людовик и решительно поставил фигуру королевы на доску. — Но вам не следовало давать обещания, что я стану уговаривать Анну Бретонскую.

— Ее в любом случае уговорят! — почти закричал Дюнуа. — В этой тюрьме у тебя уже вообще мозги усохли. Я же говорю тебе, да что там, я клянусь всеми святыми мучениками, которые когда-либо сгорели на костре, ее все равно заставят, силой! Я своими глазами видел войско французского короля. Они ждут приказа выступать. Ты уже имел случай убедиться, как это было однажды, ты видел осаду Нанта. Хочешь, чтобы это повторилось вновь?

— Нет.

— Тогда ты должен уговорить Бретонку. Поезжай в Нант. Жорж обещал, что ты сделаешь это, и убеди ее, что это неизбежно. Карл женится на ней обязательно. У нее нет выбора, вернее есть — согласиться мирно или после вторжения французской армии.

— Но что это будет за брак! — воскликнул Людовик. — Из Карла такой же муж, как жена из его сестры Жанны.

— Король есть король, даже если он полный идиот, тут уж ничего не попишешь. Я не говорю, что это хорошо, то что Анна-Мария выходит за нашего кретина. Мне бы больше понравилось, если бы она вышла за тебя. Но у нас нет возможности оспаривать желание короля. Возможно, когда-нибудь появится. Но сейчас нет. Король учится ходить один. Ты должен быть рядом, чтобы направлять его стопы. Это не поражение, Людовик, это шаг к победе. О, проклятие на мою голову! — воскликнул Дюнуа, услышав цокот копыт во дворе. — Они уже здесь.

Он запрыгнул на табурет и посмотрел в окно.

— Людовик, погляди сюда! Это твоя свобода прискакала сейчас на своем коне.

Людовик пристроился рядом с ним. С такой высоты было видно не очень хорошо, но он различил Жоржа. Тот выглядел очень взволнованным. Впереди гордо вышагивал Карл. Они вошли в большую дверь, уже распахнутую для них.

«Это моя свобода. Я снова смогу ездить верхом, подставив лицо свежему ветерку. Я смогу ходить по желтым осенним листьям и чувствовать, как они шуршат, похрустывают под ногами. Я смогу лечь на спину под ивой и просто глядеть на небо. Я смогу войти в комнату, для этого надо будет только отворить дверь, а потом закрыть ее за собой. А могу и не закрывать. Как мне захочется. Я буду свободен».

— Да, а как же Анна Бретонская? Смогу ли я выполнить то обещание, что дал за меня Жорж? Нет, наверное, не смогу.

Людовик замотал головой. За ним с тревогой следил Дюнуа. Он было начал говорить, но дверь со скрипом отворилась. На пороге появился Карл, его лицо было красным. Сзади выглядывал Жорж.

Он переглянулся с Дюнуа и замер. На лице Карла появилась глупая улыбка. Внезапно тишину нарушил Людовик. Он сделал рывок вперед и преклонил перед королем колено. Отказаться от свободы, конечно, можно, но не подводить же в самом деле друзей.

Огромное облегчение разлилось в воздухе, когда он почтительно взял королевскую руку.

— Ваше Величество, благодарю вас за подаренную мне свободу!

Зазвонил серебряный колокольчик. Наступило время завтрака. Анна покинула свой временный кабинет и, не прерывая беседы с секретарем, по длинной темной лестнице спустилась в гостиную.

Здесь, пройдя мимо небольшой кучки придворных, склонившихся в почтительном поклоне, направилась к столу, где обычно сидела с королем и Пьером.

Сейчас за столом никого не было. Карл не пришел, но ей сообщили, что он на охоте. Это было довольно необычно, так как весь дневной распорядок для него составляла она. И ей очень не понравилось, что с королем поехал Жорж д’Амбуаз. Прикидывая в уме, что она скажет Карлу, когда тот возвратится, Анна рассеянно накладывала в тарелку розовые ломтики ветчины и сочные клинышки тушеной оленины.

Появился Пьер и сел рядом. Они поговорили немного, так, ни о чем. Вовсе не потому, что получали удовольствие от беседы, а для поддержания образа благополучной семьи. Пьер склонил свою белокурую голову над тарелкой. Еда, похоже, не доставляла ему особого удовольствия, но раз пришел, надо есть. «Вот он весь в этом, — думала жена, и эта мысль была для нее настолько стара, что стала частью ее самой. — Если перед ним поставят тарелку грязного чертополоха, он съест это не задумываясь, и никакого вопроса не появится в его голубых глазах. Он будет думать (если вообще способен об этом думать), что кто-то (даже не важно кто) решил, что так надо. А мнению этого кого-то он доверяет больше, чем своему». Это был очень здоровый мужчина. Загорелые щеки, ясные глаза, густые вьющиеся волосы, твердая прямая походка. Он был довольно грузен, но не толст. В общем, комплекция вполне соответствующая его возрасту. И тем не менее держался он всегда робко, неуверенно, что в значительной степени снижало впечатление от вышеперечисленных достоинств. Он откровенно боялся жены, до сих пор неуверенно чувствовал себя в роли ее мужа, с приятелями вел себя настороженно, терялся с женщинами. Он выполнял то, что ему предписывали, и просил только об одном, чтобы ему разрешили бочком протиснуться куда-нибудь с наименьшими неприятностями. И так всю жизнь.