Эллен Марш - Очарованный принц

— И тогда ты предложила ему разделить с нами наш дом. Только и всего.

— Замок несоразмерно велик, — холодно возразила она. — И я не думаю…

— О, вот этого ты точно никогда не делаешь, — перебил он. — Милая порывистая Джемма! Когда же ты наконец повзрослеешь?

— Я уже это сделала, — подняв на него глаза, со сдержанным гневом ответила она. — И теперь, как мне кажется, тебе самое время последовать моему примеру.

Ого, вот значит как! Никогда в жизни он с такой радостью не ощущал, как поднимается в нем волна ярости. Ах, как это было здорово: чувствовать, как огонь пробегает по его застывшим жилам, как просыпается бойцовский азарт, как весь он словно оживает после затянувшейся спячки!

Какого черта все как сговорившись толкуют о том, что именно он и есть та персона, которой надо измениться? Почему именно его называют безответственным, развращенным, не желающим смотреть в лицо реальности?!

Однако гнев покинул его столь же быстро, как и разгорелся. Сейчас у него просто физически не хватит сил для спора с Джеммой. И если уж быть честным, краем сознания он понимал, что в ее словах, а также в речах Джейми и Джечерна есть некая доля правды.

И даже, пожалуй, немалая доля. Он не мог не отдать должного Джемме, не сидевшей сложа руки в его отсутствие. Как резко отличалась радостная, теплая атмосфера устроенного ею чудесного празднества от того небрежения, которое он обычно проявлял к традициям клана, к собственным крестьянам, к своей семье и к своей жене! В особенности к жене.

— Джемма… — начал было он, но нахлынувшая слабость лишила его сил продолжать. Глаза Коннора закатились, и он пошатнулся. В тот же миг он почувствовал у себя на локте ее руку. Обретя способность видеть, он обнаружил, что Джемма с улыбкой смотрит на него снизу вверх.

— Вам следует немедленно подкрепиться, милорд, — непринужденно промолвила она. — Если вы замешкаетесь, вам попросту ничего не останется.

Джемма прекрасно понимала, что он еле держится на ногах. А еще лучше она понимала, как болезненно будет уязвлена его гордость, если он проявит свою слабость перед родней и кланом.

Не думая о себе, стараясь сделать все, чтобы поддержать его, она усадила мужа за стол и принялась кормить чудесным мясным пирогом, пока окружающие с умилением следили за ними. За спиной Коннора возник Джейми с доброй порцией виски наготове. Продолжая свободной рукой обнимать Джемму за талию, Коннор одним махом опрокинул бокал. Пока он пил, Джейми и Джемма обменялись взглядами, полными понимания.

— Может быть, желаете повторить, сэр? — предложил Джейми, принимая пустой бокал.

— Да.

Слуга поспешил за новой порцией, и Коннор посмотрел на жену.

— Спасибо, — прошептал он.

Она встретилась с ним взором. Но прежде чем у них нашлись подходящие слова, вернулся Джейми с полным бокалом.

Коннор выпил и по настоянию Джеммы основательно закусил лососиной и оленьим боком. А затем снова повел ее вокруг зала, обмениваясь любезностями с родней и гостями, как того требовал этикет.

Казалось, он уже совершенно оправился — в отличие от Берти Маккензи, которого вынесли из залы на каком-то подобии носилок весело хохотавшие лакеи. Исчез тот пустой замороженный взгляд, который так пугал Джемму и гостей в первые минуты его появления. Он выглядел веселым и довольным, но ни на минуту не отходил от Джеммы.

Только она догадалась о том, что в прикосновении к ней он старается почерпнуть ту силу, которая помогла бы ему не свалиться от усталости; в такую минуту она — даже если бы и захотела этого — ни за что не оставила бы его. Ее сердечко пело от счастья, от того, что она была ему необходима. По крайней мере на этот вечер они позабыли о своих ссорах и ради гостей, ради семьи и этого замечательного праздника сумели установить перемирие.

По мере исчезновения многочисленных напитков и яств толпа становилась все оживленнее. Конюший Джеффри, до сих пор в одиночестве геройски терзавший скрипку, получил подкрепление в лице нескольких крестьян, которые утратили излишнюю скромность под парами крепчайшего эля из подвалов Коннора. Макнэйл раздобыл еще пару скрипок да к тому же древнюю волынку, которую прочистили, отогрели и заставили играть на удивление приятно. К этому маленькому оркестру присоединился и дядя Леопольд, служивший в былые годы тамбурмажором в седьмом горном полку и поразивший всех ловкостью, с которой тростью тети Мод отбивал ритм на опрокинутой кастрюле — никто бы и не подумал, что старик наполовину глухой. Слуги, крестьяне и даже члены семьи, не тратя времени даром, весело пустились в пляс.

У Коннора не было ни сил, ни желания присоединяться к ним. Вместо этого он, не отпуская от себя Джемму, прислонился к стене» наблюдая за оживленной толпой, с хохотом и шумом проносящейся мимо них в танце. С того времени, как не стало его матери, этот зал впервые сотрясали такие звуки. И он с удивлением и болью обнаружил, что, оказывается, ужасно по ним скучал.

Невольно его взгляд снова обратился на Джемму. Только теперь он заметил, чего стоило ей устроить такое грандиозное торжество. И неоспоримым доказательством ее успеха было то, что и его чванливая семейка, и недоверчивые, подозрительные крестьяне все как один пляшут вот тут перед ним, ровно малые дети. Кто-то хлопнул его по плечу.

— Отличная вечеринка, старик, — раздался знакомый голос.

Коннор с улыбкой обернулся.

— Наконец-то ты удосужился подойти поздороваться, несчастный выпивоха! — сказал он, пожимая Джечерну руку.

— Просто я решил, что лучше подождать, пока ты отогреешься. Виски ему помогло, верно, Джемма? Ты выглядишь очаровательно, дорогая. Просто пальчики оближешь.

К удивлению Коннора, Джемма и не подумала ощетиниться, словно рассерженная кошка — ведь именно так она поступила бы, позволь себе Коннор сказать ей что-то подобное! Нет, вместо этого она наиглупейшим образом захихикала, будто школьница, и Джечерн запечатлел на ее щечке отнюдь, по мнению Коннора, не братский поцелуи.

Нахмурившись, Коннор двинулся было, чтобы встать между ними, но Джемма уже успела отвернуться от Джечерна и снова продела руку под локоть Коннору. Похоже, она даже не заметила его порыва, занятая болтовней с Джечерном; естественность и интимность ее жеста согрела Коннора сильнее, чем самое крепкое виски.

Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы вслушаться в то, о чем говорила Джемма с его кузеном. Они обсуждали рождественскую ель, и Джемма как раз описывала, как непросто было ее устанавливать, а потом украшать верхние ветви с помощью лестницы. Непринужденность, с которой текла их беседа, вызвала у Коннора подозрения, что во время его отсутствия кузен наверняка удосужился не раз побывать в замке. В глазах его потемнело от ревности — ведь он всегда считал, что его болтливый родственник произвел на Джемму лучшее впечатление, нежели он сам.