Вирджиния Хенли - Ястреб и голубка

Он сгреб ее в охапку, снедаемый томительной жаждой — слиться с ней воедино, вобрать ее в себя и потеряться в ней. Но и чувство вины терзало его немилосердно, ведь он знал, во что ее вовлекает. Как мог он быть таким низким негодяем, чтобы рисковать ее безопасностью!

Он любил ее всем сердцем, не было у него в жизни ничего дороже ее, и тем не менее он намеревался поставить на кон ее свободу, а, возможно, и жизнь, чтобы помочь Барону. Но жила в нем неведомо откуда взявшаяся уверенность: вместе они непобедимы. Вместе они смогут одолеть любую опасность, любое препятствие, и он любил ее больше всего именно за то, что она, подобно ему самому, была наделена отвагой, решимостью, готовностью рискнуть всем и черпать наслаждение в дерзком безрассудстве азартной игры.

С бесконечной нежностью он начал целовать ее. Кончиками пальцев — легко, словно перышком, — проведя по ее вискам и скулам, он погладил Сабби по волосам. Он нашептывал ей все слова любви, которые рвались у него из сердца.

— Сабби, я люблю тебя больше жизни.

Ты — часть меня самого, ты половина, которая делает меня целым… — Он прижал ее к груди, и она слышала, как бешено стучит его сердце. — Любимая моя, я обожаю тебя. — Он погладил прядь ее волос, коснувшуюся его лица. — У тебя такие чудесные волосы, прекрасней их на свете нет… Любой мужчина, который бросит на них взгляд, должен мучиться от желания погладить их и поиграть с ними… вот так. Возлюбленная моя, ты завладела моей душой. Твой образ всегда у меня перед глазами, днем и ночью. Ты заставляешь меня томиться жаждой, которую невозможно утолить. Стоит мне увидеть тебя на другом конце комнаты, и я уже знаю, что должен подойти ближе; а когда подхожу ближе, я должен коснуться тебя. А уж если я тебя коснулся, во мне поднимается неукротимое желание осязать тебя всю. Мои чувства полны тобой, я никогда не устану вдыхать твое благоухание и впивать твой вкус. Твой голос, твой смех… Мне достаточно услышать их, и все, что есть во мне мужского, устремляется к тебе, и мне все равно, кто при этом присутствует. Сабби, счастье мое, ты ненавидишь меня за то, что я не приехал сам, чтобы жениться на тебе, но, родная, неужели ты не видишь — я женился бы на тебе и оставил тебя, и тогда разве могло бы случиться между нами то, что случилось? Разве мне пришло бы в голову так холить и лелеять тебя, как сейчас? Став моей возлюбленной, ты поймала меня в сети, ты меня покорила навсегда. А теперь мы связаны… Ты должна чувствовать это, милая… Это так сильно, так правильно!

Ощущение его близости наполняло ее блаженством. Ей не требовалось доказательств: она знала, как дорога ему, как глубока его любовь и нежность. И еще она знала, что может исполнить все, лишь бы он был рядом.

Страх отступал, и больше всего на свете ей сейчас хотелось раствориться в полном слиянии их душ и тел. Они стремились друг к другу, как умирающий от жажды стремится к роднику. Нет, эта потребность была чем-то большим, чем голод и жажда. В их любви заключалась сила, с которой миру придется считаться.

Первые проблески рассвета застали ее перед зеркалом: она снова терзала свои великолепные медно-рыжие волосы, создавая из них уродливое подобие парика Елизаветы. Затем она расправила и разгладила наряд из пурпурного бархата и вынула из ларца с драгоценностями маленькую корону-венец. Теперь, когда она готовилась принять участие в этой безумной авантюре, она твердо решила — идти до конца. Она знала: чтобы успешно выполнить свою миссию, ей придется стать Елизаветой.

С бесконечной скрупулезностью она воспроизвела мельчайшие детали королевского грима. Она не пожалела ни белил, ни румян, ни пудры; губную помаду пришлось наложить таким образом, чтобы рот казался узенькой прямой полоской. Завершив этот кропотливый труд, Сабби повертела головой, чтобы оценить плоды своих усилий.

Когда Шейн зашел посмотреть, как продвигаются дела, его взгляд, полный восхищения и благодарности, сразу придал ей сил и отваги.

Каждый из них не слишком надеялся на себя, чтобы решиться заговорить, но каждый обретал уверенность в присутствии другого.

Сам Шейн выбрал из своего гардероба роскошный костюм из серого бархата с прорезями, сквозь которые виднелась подкладка из атласа аметистового цвета; на ноги он натянул высокие сапоги из серой замши. Все это идеально сочеталось с пурпурным одеянием Сабби. Они оба наряжались для исполнения своих ролей, словно готовились подняться на подмостки Театра Розы; вот только роли, которые им предстояло сыграть, были делом жизни и смерти.

Они проехали в закрытой карете вдоль Темзы до лондонской заводи, где стояли на якоре многочисленные хокхерстовские суда. Там — это даже позабавило Сабби — они пересели на барку, расцвеченную в цвета Тюдоров — белый и зеленый. Это не была барка королевы, но на вид могла сойти за таковую. Шейн каким-то образом ухитрился собрать «свиту» из трех фрейлин, юного пажа и двух дворян. Вся эта свита выглядела столь достоверно, что Сабби вполне могла бы попасться на удочку, если бы не знала наверняка, что все это — ряженые.

День выдался пасмурный, над Лондоном нависли свинцовые тучи, и, пока барка неторопливо совершала свой путь к речным воротам Тауэра, Сабби одолевали мрачные предчувствия. Шейн подал ей золотую маску на длинной ручке, и внезапно ей показалось, что ее внутренности превратились в какой-то пудинг, во рту пересохло, губы прилипли к зубам, а сердце забилось так громко, что барабанные перепонки должны были вот-вот лопнуть.

Путь закончился подозрительно быстро, и Шейн помог ей сойти на пристань. Перед Сабби стояла полдюжина солдат дворцовой стражи. Она споткнулась, но Шейн поддержал ее сильной, уверенной рукой, и в это мгновение начала подниматься решетка, открывая доступ к первому ряду тяжелых, окованных железом ворот.

— Именем королевы, откройте! — протрубил паж.

— Именем королевы, откройте! — повторили стражники своими низкими зычными голосами.

Шейн передал ей драгоценный флакон, и, когда она старательно спрятала его у себя под корсетом, на нее вдруг накатила волна ужаса: казалось, что голова у нее разрывается в клочья, а грудь сдавило так, что невозможно вздохнуть. И внезапно, словно спасительное озарение, словно отблеск детской веры в чудо, в памяти у нее вспыхнули слова молитвы, которой некогда научил ее отец:

«О святой Иуда, апостол и мученик, стойкий в добродетелях и щедрый на чудеса, ближний ученик Иисуса Христа, верный заступник всех, кто прибегает к твоему покровительству, к тебе взываю я из глубины своего сердца и смиренно молю тебя, кому Господь даровал столь великую силу, прийти ко мне на помощь.

Снизойди к моей горячей мольбе! А в ответ обещаю тебе, что буду прославлять твое имя и научу других уповать на тебя!»