Екатерина Лесина - Леди, которая любила лошадей

— Съедобно. Это сусальное золото. Пищевое.

— Золото я как-то больше носить привыкла…

— Значит, в моем доме бомба? — на всякий случай уточнила Василиса. А то вдруг она что-то не так поняла.

— Ага… в кабинете. Лучше пусть вообще в кабинет не лезут без особой нужды. Вещерский сказал, что защиту ставить не рискнет, вдруг да конфликт энергий.

Бомба.

Нет, пожалуй, все-таки все, произошедшее с Василисой за последние дни, было странным, но бомба… и главное, что думалось о ней без страха, с некоторым лишь удивлением, словно о чем-то, возможно, не совсем и правильным, но не стоящим особого беспокойства.

Подумаешь, бомба.

— Привыкнешь, — сказала Марья, все-таки решившись попробовать трюфеля. Под золотом обнаружился слой белого шоколада и розоватая начинка. Малина? Или клубника?

Василиса вытащила второй золотой шарик. Все-таки малина. И верно, она дает легкую кислинку, которая лишь оттеняет чудесную сладость сдобренного ванилью шоколада.

— К бомбам?

— И к бомбам тоже. И к бомбистам… и к тому, что однажды, проснувшись среди ночи, поймешь, что муж твой куда-то да подевался. А он только и записку оставит, мол, не волнуйся, скоро буду… а как скоро? И ты ждешь остаток ночи. И утро тоже. И день… а его все нет и нет. Потом, конечно, появляется и еще спрашивает, гад этакий, с чего это ты, дорогая, так разволновалась? Я, мол, записку же оставил.

Марья зажмурилась и тряхнула головой.

— И к тому, что планы строить никак… собираешься в театр, а он в последнюю минуту говорит, что у него дела и в театр он не может. И на вечер. И никуда-то не может… что порой исчезает на день или два… один раз на неделю даже… что приходит и пахнет гарью, смертью… сколько раз его корежило? В том году шрапнелью весь бок посекло. И выжил-то чудом… а покушения?

— И… — почему-то сестрина семейная жизнь до этой самой минуты представлялась Василисе куда более спокойной. А тут бомбы и покушения.

Кому надобно на Марью покушаться?

— К покушениям я так и не привыкла… особенно, — она села в постели и собрала волосы в хвост, закрутила, забросила за плечи. — Ты… уехала тогда… перед тетушкиной смертью как раз… вот… и решили, что если до меня добраться, то и Вещерского получится согнуть… не знаю уж, чего они от меня хотели.

Лицо Марьи сделалось жестким.

— Взяли… с Никиткой…

— Он же…

Марья кивнула.

— Только-только четыре годика исполнилось… я в поместье как раз… неважно чувствовала… конфликт энергий, приходилось магию глушить, но все одно помогало слабо. Вот они в поместье и явились. Перебили охрану. Слуг… не пожалели… те за оружие, защитить думали… я-то дура… испугалась. И со страху будто… не знаю, оцепенела… а они Олеську, которая за Никиткой ходила, на моих глазах… ей только-только шестнадцать исполнилось…

Василиса осторожно коснулась Марьиного плеча.

— И тогда я поняла, что нам с Никиткой тоже не жить. Что… даже если Вещерский сделает, что ему скажут, все одно не жить.

Марья судорожно вздохнула.

— Я их убила. Всех.

— Как?

— Выпустила силу. И сожгла… пепла и того не осталось… и не скажу, что со страха. Страха не было. Я все-таки княжна… Радковская-Кевич… но ярость была. Такая… оглушающая. Я себя помню будто со стороны, будто и не я это все делала… помню, как они кричали. И мага, который пытался меня задавить.

…только где ему против урожденной княжны, которую с малых лет обучали с силою ладить. А Марья ведь — это не Василиса, которой жалкие крохи достались, ей сполна родового дара перепало.

— Бедная.

— Я не бедная, — Марья посмотрела с возмущением. — Я сильная. И вообще…

— Но все равно бедная… как ты тогда…

— Сама не знаю. Потом… кошмары снились… и теперь вот Любавушка… дар все не открывается.

— Еще ведь рано…

Слабое утешение, потому как дар после трех лет открывается, если сильный, а слабый… со слабым тяжко жить, Василисе ли не знать.

— И Вещерский так говорит, — Марья облизала пальцы. — И… и мне все равно, какой у нее дар. Я ее люблю… только…

— Все будет хорошо, — сказала Василиса и, сама не понимая, почему, обняла сестру. А та, всегда-то холодная, отстраненная, обняла Василису, ответив:

— Конечно. Только бомбу ты все равно не трогай.

— Не буду.

В город выехали на коляске, правда, ныне на облучке сидел смурной господин того профессионально-неприметного вида, который навевал нехорошие мысли.

О бомбах.

На бомбу Василиса посмотрела. Издалека. То есть, сперва, конечно, издалека, но оттуда видно было плохо, и Василиса подошла поближе, здраво рассудив, что, раз уж бомба все равно каким-то чудом оказалась в ее доме, то, стало быть, опасности она не представляет.

Впечатления, к слову, оная бомба не произвела совершенно. Василиса ожидала увидеть нечто опасное, зловещее до крайности, а ей вместо этого подсунули самую обыкновенную музыкальную шкатулку. Правда… тянуло от этой шкатулки чем-то недобрым.

Если прислушаться.

Или не тянуло, но просто нервы с ожиданиями сказались? Василиса так и не поняла, но вот, взглянув на нового кучера, который появился при доме сам собой, снова подумала о той бомбе.

И…

О снах.

О невозможно ярких живых снах, в которых текла река лошадиных спин, переливалось на солнце, сияло золото грив. Сухая трава. Пыль под ногами.

Повозки, что катятся слишком медленно, и это злит человека в форме. Он то и дело привстает на стременах и оглядывается. И беспокойство его зримо. Оно связано с лошадьми, повозками и степью, что простирается бескрайним морем белого ковыля. Ветер шевелит это море…

…видела ли эти сны тетушка?

Если и видела, то обрывками, иначе поняла бы, что золотую кровь по капле не соберешь.

…но куда подевался табун?

Большой ведь.

Тех же арабских лошадей привозили по одной и, если поискать, о каждой найдется запись. А тут целый табун исчез, будто вовсе его и не было.

…а жена осталась.

Нелюбимая, как теперь Василиса понимала, ибо видела эту нелюбовь во взгляде человека, с которым ее… нет, не ее, но ту, другую, связали боги. И не понимала.

— Так, — голос Марьи вывел из задумчивости. — Я побеседую с Сергеем Владимировичем, нужно, чтоб привезли кое-какие документы по… нашему интересу.

Она бросила взгляд на кучера, который казался совершенно безразличным, но отчего-то Василиса этому безразличию не поверила.

— А ты загляни к ветеринару. Потом по лавкам, право слово, я не могу и дальше носить твой халат. И ты тоже.

— Почему?

— Потому что он страшный, — Марья хлопнула в ладоши. — И там уже… может, в гости?

— К кому?

— А тебе не к кому?

— Как-то… неудобно.

…тем паче, что вчера Василиса, оказывается, уснула. Никогда-то прежде с ней не приключалось подобного конфуза, даже на поэтическом вечере, который, мало, что оказался на диво зануден, так еще и затянулся безмерно. Там тоже спать хотелось, но Василиса нашла в себе силы высидеть.