Келли Мур - Невиданное

Фиона кивнула, чтобы он продолжал. Он разгладил свои усы, возвращаясь к предмету. — Я провел немало времени, прочесывая территорию, проверяя каждый приют, но большинство не принимает чернокожих детей. Некоторые места давно закрылись, так что я даже начал бояться, что ничего не найду. Добрался даже до Провиденса, но там мне сказали, что ребенок должен был остаться в штате. Наконец снова нашел ее, в районе Бостона — школа и детский приют Сестер милосердия. Некая Эмбер Бернс числилась там вплоть до 1880 года.

— Бедный ребенок, — пробормотала Фиона. — Моя бабушка так никогда и не узнала, что с ней случилось. Для Эмбер и ее дяди было бы лучше, останься они здесь.

— Я не знаю, где она провела следующие четыре года, но в 1884 она вышла замуж за некоего Питера Кука и в течение трех лет родила ему двоих детей, Питера Нейтана Младшего и Аделлу Маеве.

— Названную в честь обоих матерей, — Она слегка прослезилась. — Продолжайте, — сказала она.

— Свидетельство о смерти Эмбер Кук датируется 1889, в связи с сепсисом после рождения ребенка. Свидетельство о смерти Питера Кука выдано в 1897, авария на фабрике. Младший Питер был достаточно взрослым, чтобы найти работу и содержать свою сестру, пока та не вышла замуж в 1904. Питер умер бездетным в 1923. Я нашел единственную Аделлу Кук Мартин в Стоунтоне, работает на фабрике, мать двоих детей, Эддисон и Люси. — Он выжидающе посмотрел на Фиону.

— Вы проделали хорошую работу, мистер Фарнхем, спасибо вам. Имя дочери подтверждает ваши находки. — Ее голос был низким, напряженным.

— Вы хотите продолжить дело с трастом для внуков? — Фиона кивнула. — Вы все также хотите остаться анонимной? — Она снова кивнула. — Тогда я велю юристу выслать документы.

Он собрался уходить. Она посмотрела на него, на ее лице было написано недоумение.

— Было еще что-нибудь? Ничего странного вы не нашли? Ничего, о чем следовало бы упомянуть?

Он поднял брови.

— Нет, хозяйка. Все кажется вполне обычной историей жизней и смертей.

Она кивнула, опустив глаза.

— Бедное дитя, — сказала она. Я увидела на столе две капли.

И тут вращающаяся дверь в коридор открылась, и я потеряла связь — Фиона испарилась.

Сэм стоял в дверном проеме и выглядел возмущенным. Он держал в руках Рождественский календарь, все его окна были пусты.

— Это неправильно, Сара, — сказал он. — Здесь не хватает дверей.

— Да, Сэм, — ответила я. — Сегодня ты открыл последнюю дверь — Канун Рождества, потому что завтра будет большой день.

Он почти кричал.

— Нет! Это не так! Ты же знаешь, правда? Завтра не будет никакого большого дня!

— Нет, дружок, — сказала я, подходя к нему, наклоняясь чтобы его обнять, — завтра Рождество.

— Это не так! — прокричал он и швырнул календарь на пол. Затем вырвался из рук и выбежал за дверь.

Когда я повернулась, Фиона снова была со мной. Она сидела за столом, старая и сгорбленная.

— Мне жаль, — сказала она.

Молодая чернокожая женщина сидела напротив нее, прямая осанка, на лице читалась горечь. Это была Роза, где-то лет на тридцать моложе.

Фиона продолжала.

— Именно я просила его приехать, просила его помочь с болезнью Марка. Я думала, что давая ему землю… я не знаю, о чем я думала. О том, что единственный живой ребенок Эмбер должен быть здесь. Что его приезд сюда, наконец, вернет все на свои места. — Она всхлипывала, ей было тяжело говорить. — Я должна была знать, что может произойти, я никогда не должна была звать его сюда. Мне жаль, Роза.

Роза холодно заговорила.

— Это не твоя вина, Фиона, и мы не виним тебя. Эдисон не такой человек, чтобы сдаться или уйти. Я знала, что они его остановят. Я знала, что этот день придет.

— Он был сильным мужчиной, хорошим человеком.

— Он был благодарен за то, что ты сделала для них с сестрой. Образование. Шанс, который ты дала ему, построив то больничное крыло. Чернокожий мужчина в этой стране. Его работники так гордились. — Ее подбородок дрожал, и слеза покатилась по ее щеке, но лицо было твердым.

Я подумала, когда она снова растворилась в прошлом, что в тот день, часть Розы превратилась в камень. В то, другое время, жизнь держала в цепких, холодных пальцах сердце моей мамы. В это время то же самое происходило с Розой.

Дом Хэтэуэев был прямым соседом Дома Эмбер — разделяла участки извилистая речушка, которая протекала как раз на границе имений, но тем не менее на ужин к ним мы ехали на машине. Расстояние по прямой было меньше четверти мили, но очевидно, жители обоих поместий никогда не были настолько дружны, чтобы установить ворота между ними.

Дом был трехэтажным из красного кирпича в джорджианском стиле, с колоннами у входа, балконом вдоль всего второго этажа и зеркальными крыльями. Он был очень симметричным, правильным, в противоположность Дому Эмбер, и в каждом окне в главном доме горел свет, свечи горели на каждом подоконнике.

— Веди себя хорошо, — напомнила мама Сэмми. — Помнишь, что я говорила тебе, что нужно будет съедать все, что положат на тарелку. И всегда говори…

— Пожалуйста и спасибо… — покорно проговорил Сэмми. — Скажи Саре тоже так делать.

Мама держала в руках бутылку вина с сургучной печатью. Бабушка не была такой уж большой любительницей выпить, но она владела вроде как легендарной коллекцией вина. Папа передал мне упакованный подарок для Клер, который мама купила в Аннаполисе. Сэмми поручили нести общий подарок для всей семьи — шоколад, импортированный из провинции Новой Англии, которая сейчас была домом для значительного числа швейцарских иммигрантов прошлого века. Папе достались небольшой пакет для Роберта и большой подарок от меня для Ричарда.

Хотелось бы, чтобы у меня было более праздничное настроение. Вместо этого я чувствовала, как на меня давят все обязательные требования приличий. Пока я шла через засаженный елками участок Хэтэуэев, и поднималась по ступенькам крыльца, я сконцентрировалась на том, чтобы расслабить мускулы на лице, для того чтобы улыбка не была похожа на маниакальную. Я надеялась, что мне это удалось.

Роберт пригласил нас войти.

— Добро пожаловать, — сказал он.

Клер стояла в прихожей, она была одета в черные шерстяные брюки с сочетающимся смокингом, свободно повязанный черный шелковый галстук свисал в глубоком вырезе белой блузки. Я заскрежетала зубами от зависти.

Как и Клер, дом был смесью классических линий с современной, сдержанной драмой. Мебель была антикварной, кажется, в европейском стиле, в безупречном, нетронутом состоянии. Много темного дерева. Все это отполированное совершенство, само по себе место было свежим, полной противоположностью Дома Эмбер — утопленные светильники, палитра из бледно-серого, светло-бежевого и мягкого белого цветов.