Марина Ли - Контракт на мужа

И глаза так потешно округлила, что даже Мир рассмеялся.

Мы вообще тем вечером знатно повеселились, придумывая надписи для футболок и вспоминая все условно приличные стихи и песенки. Нет, можно было, конечно, всего Шнура на текстиль нанести — благо, у Бро все альбомы были, — но никто из нас не был до конца уверен в том, что за столь грубое попрание законов Атлантиды нам не надают по шее.

Майки решили не печатать загодя, а сделать для образца штук десять, чтобы было что народу показать. Остальное же решили каталогизировать.

— Пусть покупатели сами выбирают, что на майке напечатать, — предложила Власта, которая лучше нас всех вместе взятых разбиралась в рекламе и продвижении товара. — У вас хороший принтер, я его знаю. Минут за пятнадцать простой логотип сделает. Подождут туристы, не облезнут… В будущем, кстати, популярные надписи можно с запасом тиснуть.

Восвояси коллеги отправились, когда за окнами нашей квартирки уже во всю плыла непроглядная южная ночь.

Мы без сил упали на диван — сказалась утренняя нервотрёпка и изменение климата. Бро заснула в процессе падения, а я продержалась до того момента, как моя голова коснётся подушки — а дальше был только сон.

Во сне ты почему-то всегда забываешь о нереальности происходящего, а вот я в тот раз не забыла, не потерялась в созданный Морфеем и Гипносом видениях, наоборот, чётко помнила о том, что сплю, отлично соображала, а потому отчаянно себя презирала и ненавидела.

— Вель, — демоном-искуситилем прошептал мне на ушко Элар, как только я закрыла глаза. — С ума решила меня свести, девчонка?

В горсть сгрёб волосы на затылке — не пошевелиться, не отвернуться. Только и остаётся, что смотреть в шоколадные глаза, на дне которых закипает то ли лютый гнев, то ли зверский голод.

— Решила… — сам ответил на свой вопрос и тут же потребовал:

— Только попробуй зажмуриться! — Больно потянул за волосы, заставляя запрокинуть голову. — Хочу, чтобы ты смотрела.

— На что? — хотела спросить, но язык прилип к пересохшей гортани, и я смогла издать лишь какой-то невнятный звук, жалкий и беспомощный.

Жалкой и беспомощной была вся я — рядом с ним. Не потому, что он такой невозможный красавчик, а потому, что у меня от него крышу рвёт. Даже после всего случившегося. И ведь не спишешь на помутнение рассудка — прекрасно помню, каков подлец этот злюк! И на феромоны не свалишь — это ж сон!

Тогда какого дьявола у меня в трусах потоп? Блин, озеро Чад, на берегах которого на пару с изысканным Жирафом томился поэт Николай Гумилёв.

Кто-нибудь скажет мне, почему в такой ответственный момент я думаю о Гумилёве? Он даже не мой любимый поэт.

— Хочу, чтобы видела… — Элар пока ещё ничего не делал, не трогал почти, не целовал, лишь смотрел так, что у меня уже дрожало всё внутри, да неторопливо цедил сладкий яд своих слов. — … как я мучительно тебя хочу. Вель.

Эротических снов мне раньше не снилось, поэтому не могу сказать, как бы всё происходило, окажись на месте Элара другой призрачный любовник, но в ту ночь я тонула в пьяном мареве дремоты, жаркой и острой, как жгучий перец…

Элар прижал меня к стене, и я животом почувствовала, что он не врёт. Хочет. Вздохнула прерывисто, хмелея от сладковатого, коричного, чуть терпкого запаха его возбуждения. Непроизвольно облизнулась, стремясь распробовать этот аромат. Мужчина издал короткий полустон, больше похожий на рык, опустил руку, чтобы прижать моё колено к своему бедру и велел отрывисто и хрипло:

— Поцелуй меня.

— Нет.

— Да.

И сам прижался к моему рту так осторожно, почти трепетно, что я растерялась.

Я ожидала агрессии и напора, яростной атаки — что-то вроде того, что нам уже пришлось испытать наяву. Дважды. Но Элар удивил своей хрупкой нежностью, такой щемяще острой, что я непроизвольно ахнула, впуская внутрь этого коварного обманщика и искусителя.

Поцелуй стал глубже, оставаясь всё таким же неспешным и соблазнительным. Со вкусом пломбира в летний зной. Мои пальцы запутались в волосах цвета спелой пшеницы, ноги сами собой обвились вокруг мужских бёдер, и я даже не поняла, как получилось так, что оказалась голой по пояс, задыхающейся от непрестанных ласк вероломного захватчика.

— Не поцелуешь? — шепнул Элар, отодвигая в сторону ткань моих бикини, насквозь мокрых, словно я под ливень попала.

— Нет.

— Твоё «нет» так церберски смахивает на «да», Вель. Потрись ещё хоть раз о кончики моих пальцев, и я кончу прямо в штаны. Клянусь.

— О, Боже. Нет.

Если бы можно было зажмурить уши, я бы их обязательно зажмурила, чтобы только не слышать этот голос, который по всем правилам, по всем законам моего внутреннего мира и гордости не должен, не должен, не должен меня возбуждать!

Почему он меня не злит? Почему меня не тошнит от него? Почему я, проклятье, теку как похотливая кошка, мечтая об удовольствии, которое этот мужчина, я знаю, может мне подарить?

Лишь этот мужчина.

— О да! — заурчал он мне на ушко и шевельнул пальцами, раздвигая, проникая без труда туда, где его давно-давно уже ждали. Божечки, как же стыдно! — Да, моя хорошая. Вот так. Вот та-ак… Какая же ты узенькая. Сдохнуть можно, как же я в тебя хочу.

— Заткнись, — простонала я. — Замо-а-а-а…

Резко задвигал рукой, доставая и погружая внутрь меня пальцы, с позорно хлюпающим звуком, таким невероятно унизительным и восхитительным одновременно, что я закусила губу и закричала, срывая голосовые связки…

— Сливка, не ори!

Если бы Бро не ткнула меня пяткой в бок, я бы, наверное, так и орала, кончая от рук призрачного любовника. Но она ткнула, и я проснулась, мокрая, как мышь, до предела возбуждённая и злая.

Сука Элар! Просочился в подсознание, на подкорку записался своими коричными феромонами — даже во сне покоя не даёт!

— Сон дурной приснился, прости, — простуженным голосом просипела я и сползла с дивана.

На ватных ногах, придерживаясь рукой за стену, я добрела до ванной комнаты, а там, зажав зубами угол толстого банного полотенца, босой ступнёй притиснув дверь, засунула руку в пижамные шорты и закончила то, что начал церберский Элар в моём церберском сне!

До искр перед глазами и сдавленного скулежа.

А потом долго поливала себя из лейки, устроившись на дне холодной ванны да глотала злые слёзы, не понимая, кого я больше ненавижу, себя за слабохарактерность или дюка-злюка за то, что заставил меня чувствовать всё это, такое жаркое и такое противоречивое.

Спать той ночью я уже не ложилась, уползла на кухню, вскипятила чайник и, прихватив с собой кипяток, пустую кружку и банку с кофе, уползла на улицу. До утра сидела на крыльце, прихлёбывая горький напиток, слушая ночь и старательно отгоняя от себя любые мысли об Эларе.