Елизавета Дворецкая - Дар берегини

Боголюб стоял перед своей избой, как всякий малинский отец – перед своей. Возле него была Горянь, а между ними стоял самый младший сын – следующий после Хвалимира, тоже одетый по-дорожному и с коробом.

– Вот, сын мой меньшой, – сказал Боголюб Ингеру и Свену, когда они приблизились, чтобы взять свою дань. Он не назвал сына по имени, будто имя должно было остаться в доме, когда вольный человек обращается в раба. – Он перед вами ни в чем не виновен…

Голос старика прервался, он не мог молить о снисхождении к одному, когда в рабстве оказалось все племя.

Несколько мгновений киевские вожди осматривали выстроившихся домочадцев. Было приказано выйти всем, на случай если русам не понравится выбранный в челядь и они пожелают выбрать сами. Сейчас близ родителей стояли самые молодые, а жены Боголюба теснились позади сыновей.

– Нет, – сказал Свен. – Так не годится.

Все взгляды обратились к нему.

– Ты – всему роду малинскому глава, – Свен взглянул на Боголюба. – С тебя не как со всех взять надлежит, а вдвое больше. С тебя я двоих возьму.

Горянь вскинула гневно блестящие глаза, собираясь возразить, но Боголюб сильно дернул ее за рукав. Не стоило злить русов, чтобы не лишиться больше, чем двоих.

По стайке домочадцев пробежала дрожь. Остальные уже считали себя почти в безопасности – и вот угроза рабства вернулась.

– Вот я какую дань возьму, – Свен прошел к концу строя и вытянул вперед Ружану. От изумления и тревоги она едва переставляла ноги, а легкий снег лежал на большом белом платке, будто на кровле дома. – Здесь и один, и двое. Эта дань мне пойдет.

– Да куда же ты… – не сдержался изумленный Боголюб. – Жену «тяжелую»… Двух сыновей у меня убили, третьего забрать хотите – это чадо мне оставьте, на старости лет будет мне утешение в позоре и разорении нашем!

– Не оставлю, – взяв Ружану за руку, Свен отодвинул ее к себе за спину. – Была твоя жена, теперь будет моя.

– Да хоть бы дождался, пока родит, немытик! – от возмущения Горянь забыла страх. – Где же это видано! Женку забирай, коли нужна, а чадо это наше!

Ружану ей было куда меньше жалко, чем родного сына. Совсем недавно она охотно отдала бы и Боголюбово дитя, рожденное другой, хоть волку лесному, но потери в семье заставили ее ценить всякий росток от родного корня.

– Но чадо-то мое! – подхватил Боголюб. – Обожди до весны…

– Нет, старик, – Свен, уже не сдерживая довольной улыбки, покачал головой. – Твоего тут ничего нет. Я свое забираю.

От Малина в Киев отправился первый обоз с добычей и пленными. Среди прочего с ним уехала Ружана под охраной двоих Свеновых отроков – ее надлежало передать Ельге-Полянице, чтобы та заботилась о ней, пока Свен не сможет вернуться в стольный город.

За первым обозом последовали другие. Каждый привозил в Киев новые вести об успехах похода. Князь Житимир не сумел собрать нового войска и сдался, перед Искоростенем выйдя навстречу киянам во главе безоружных старцев. Может, он и пожалел об этом, когда узнал, что старшим деревским князем отныне будет не он, а Боголюб-Мал, но пришлось смириться. Два-три городца, наиболее хорошо укрепленных, сдаться не пожелали и вынудили киян брать их силой, после чего были разорены и сожжены. Все их уцелевшее население было обращено в рабство, в устрашение прочим.

Ингер вернулся в Киев сразу после покорения Искоростеня. Честолюбие его было насыщено, в успехе похода он не сомневался, и ему наскучило ездить по зимним лесам, ночевать в тесных чужих избах и считать захваченных коров и бочонки меда. Его тянуло домой, к жене. Ельга-Прекраса ждала дитя, и мужу хотелось быть возле нее. Все складывалось хорошо: древляне усмирены, добыча взята, а после дня Ярилы Молодого, когда стада выгонят на свежую траву, родится наследник, укрепив права молодой четы на киевский стол. В числе древлянского полона в Киев были привезены внучка Боголюба и дочь Житимира; по обычаю, Ингер взял их в младшие жены, и хотя он мало о них думал, их появление подкрепило его положение как зрелого мужа и достойного вождя, далеко оставившего позади недавнего отрока.

Лишь одно немного портило молодой чете радость победы. Свен еще оставался в земле Деревской, и отроки, привозившие полон и дань, рассказывали, что воевода Свенгельд отличается особой удачей: откуда-то он всегда знал, где древляне прячут людей, скот и припасы, где на дорогах через лес притаилась засада и как ее обойти, где можно найти теплый приют в чужом краю. Пошли слухи, что Свен тоже «вещий», как его отец. Но даже Ельга-Поляница не знала, в чем причина этой удачливости брата, как не знала, какой дар преподнесла ему вместе с мечом по имени Друг Воронов.

Зато сам Свен теперь знал, чему отец его был обязан своей удачей и славой вещего. Вместе с мечом он получил десяток невидимых слуг, не нуждавшихся в пище и отдыхе. Незримую дружину, способную проникнуть куда угодно, со скоростью мысли одолеть любое расстояние и бездорожье, поделиться мудростью былых веков и опытом бесчисленных сражений, с нечеловеческой быстротой и точностью направить удар меча, который держит человеческая рука.

Еще в месяц сечень, наиболее для этого подходящий, Свен отправил часть пленников к Днепру рубить деревья, чтобы весной доставить их по воде в Киев и заготовить для будущей постройки собственного двора. Двор ему теперь требовался обширный – с избами для хозяев, челяди, дружины и гостей, с хлевами, клетями, поварней и погребами. Воеводская доля добычи – челяди, скота, припасов, мехов, меда и воска, – должна была сделать его богатым человеком. Пока за всем, что доставлялось от его имени, следила Ельга, радуясь, что они, два отростка отцовского корня, не засохли после смерти исполина, а сумели расцвести.

Большая часть дел в Киеве до возвращения Ингера лежала на плечах Ельги-Поляницы, да и после брат-князь бывал вынужден часто обращаться к ней за советом: он ведь пока лишь знакомился и с людьми, и с обычаями. Жена, Ельга-Прекраса, мало могла князю помочь: к концу зимы ее живот так вырос, что казался больше нее самой, она носила с трудом и редко покидала свою избу. Заниматься делами по дому, следить за припасами и челядью ей пока было не по силам, и Ельга-Поляница оставил ее в покое, сама исполняя те обязанности, которые несла последние пять-шесть лет.

Свен вернулся в Киев последним из вождей похода – на исходе зимы, когда Ельга-Поляница уже хлопотала над устройством пира в честь прихода новолетья [34] Имеется в виду весеннее равноденствие, около 21 марта, когда по древнерусским представлениям начинался новый год. . На днях начиналась весна и с ней новый год, и в этот раз пир надлежало устроить с особым размахом – в честь молодого князя, впервые встречающего новое лето в своих владениях, в честь победы киян, одолевших мятежных древлян, как свет дня в эту пору года одолевает тьму ночи.