Екатерина Федорова - Свадьба Берсерка

— Сванхильд? Где она?

— Она жива. Ее тоже вытащили… — начал было брат.

Но он перебил:

— Сюда ее. Приведите… принесите. Быстро.

Внутри плескался холод. Внутренности сводило от клокочущей ярости. Где-то здесь прятался предатель, поджегший его дом — а рядом стоял Свальд. В рубахе без единой подпалины.

Но загорелось почему-то со стороны входа, где была его опочивальня.

И все же он стоял тут, целый и невредимый.

Ему нужна девчонка, иначе он придушит брата, даже не расспрашивая. Руки уже дергались, взгляд упорно возвращался на горло Свальда. Червонное золото, залившее весь мир, на его шее высветлялось. Призывно, ярко…

Харальд ощутил, как кривятся губы. Как наползает на лицо кривой оскал.

Люди, выстроившись цепочкой от берега, передавали друг другу ведра. Плескали на огонь водой.

Однако пожар уже набрал силу, и вода испарялась, не долетая до бревен. Ветер поддувал, рассыпая по воздуху ворохи искр. Пламя вот-вот могло перекинуться дальше, на другие дома.

Харальд глянул на горевший хозяйский дом — и равнодушно отвел глаза. Окинул взглядом крепость, высматривая Сванхильд.

Свальд сказал настойчиво:

— Харальд, посмотри на свою кожу…

Он вскинул руку — но золото горело в глазах, и все, что удалось разглядеть, это светлые длинные росчерки, дергающиеся и ползущие от пальцев к локтю. Словно живые.

Тут перед ним поставили Сванхильд — и Харальд отвлекся от своей руки. Чей-то голос торопливо сказал:

— Прости, ярл… мы как раз несли ее в женский дом — одеться, умыться. Но ты приказал, так что пришлось вернуться.

Она стояла, покачиваясь, с опаленными волосами, с лицом, измазанным сажей. Тоже укрытая плащом, как и он.

И Харальд видел, что под ним ничего не было. Ненависть заворочалась внутри еще сильней. Ее спасли, но при этом видели без всего. Нагую. Рассмотрели то, что положено видеть лишь ему…

Какая-то недобрая мысль начала нарождаться — но тут Сванхильд шагнула вперед. Оступилась, покачнулась, едва не уткнулась носом в его грудь. Харальд подхватил дрожащее тело, прикрытое тяжелым сукном плаща, сжал, поддерживая и притягивая к себе.

— Не умирать, Харальд, — прохрипела девчонка.

И высвободила из-под плаща одну руку. Коснулась его щеки. Глаза на лице, испачканном сажей, засияли, наливаясь слезами.

Кипящее золото, горевшее у него перед глазами, быстро выстывало, переливаясь в обычные рыжеватые отсветы пожара. Ненависть утихала. Рука на щеке дрожала…

Он наклонился сверху, глядя ей в лицо. Проскрежетал тихо, так, чтобы услышала только она:

— Опять приказываешь?

В голосе слышался отзвук ярости, еще не прошедшей, не улегшейся до конца — и насмешка.

Сванхильд сглотнула, но взгляда не отвела. И руки не отдернула.

Харальд ощутил, как опускается вздернутая верхняя губа. Как исчезает с лица оскал. Выдохнул уже ровным голосом:

— Как прикажешь, жена ярла. Буду жить.

— Мне об этом рассказывали, — восхищенно заметил рядом Свальд. — Но увидеть самому — это совсем другое дело. Брат, ты больше не светишься…

Харальд хмуро глянул в его сторону, и Свальд заткнулся. Заодно мимоходом посмотрел на свою руку, вцепившуюся в бок Сванхильд — под лопатками, так, чтобы поддержать.

Кожа как кожа.

— Где там родичи моей невесты? — спросил он, снова переводя взгляд на нее.

Кейлев, уже стоявший рядом, в двух шагах от него, отозвался:

— Мы тут, ярл.

— В женский дом ее, — распорядился Харальд, по-прежнему цепко держа Сванхильд. — Все, как тут уже сказали — одеть и умыть. Найди ей молоко с медом, пои непрестанно. Она обожглась?

Старик крякнул.

— Мы не посмели оглядеть ее всю… на спине что-то есть. Но на руках и ногах ожогов вроде бы нет.

— Хорошо, — проворчал Харальд. — Пусть ее осмотрят рабыни. Потом доложишь мне. И охранять. Хорошо охранять.

Сванхильд все не отрывала ладони от его щеки, поглаживала дрожащими пальцами. И ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы разжать руки, вцепившиеся в нее — так вцепившиеся, что ладони ощущали хрупкие ребра под тканью плаща. Тело все настойчивей просило своего…

Но сейчас было не до этого. На него смотрело много глаз, и следовало найти того, кто пытался сжечь его вместе с девчонкой.

Да еще искры летели по ветру, грозя пожаром уже всему Йорингарду.

Харальд разжал пальцы.

Болли тут же подхватил Сванхильд на руки — она дернулась, застыла неловко. Кейлевсон, не обращая на это внимания, понес ее к женскому дому. Следом ушли Ислейв и сам Кейлев, еще пара мужчин.

Харальд нахмурился — ему пора было заняться крепостью. И не только ей.

Он развернулся, заревел:

— Тащите с драккаров багры. Растаскивайте бревна. Иначе пожар пойдет по всей крепости.

Вскоре все было закончено. С грохотом раскатились обуглившиеся бревна и головешки, подцепленные баграми. Их тут же начали забрасывать землей. Выплескивали на них воду…

— Начнем, пожалуй, — объявил Харальд, оглядываясь. — Самое время поискать предателя, который поджег мои покои. Всех хирдманов — ко мне. Только Кейлева не зовите. Кто первый увидел пожар? И поскольку я теперь погорелец… Плачу полмарки серебром за пару новых, неношеных штанов и рубаху. Столько же за сапоги.

— Значит, тебе я обязан жизнью моей невесты — и своей. — Харальд прищурился, разглядывая стоявшего перед ним воина.

Того самого Торвальда, которому когда-то чуть не раздавил руку на допросе, выспрашивая, где тот видел Рагнхильд и о чем с ней договорился.

А потом все-таки взял в свой хирд.

Сейчас светлые волосы Торвальда были опалены. Над одним ухом краснела широкая проплешина обожженной кожи. Лицо и рубаха были измазаны в земле и саже.

Торвальд осторожно, как-то неловко пожал плечами — похоже, там тоже были ожоги.

— Хорошо, что ты додумался залезть под половицы, ярл. Иначе сгорел бы.

Я не залазил, недовольно подумал Харальд.

Последнее, что он помнил — это как во второй раз замахнулся секирой, целя по бревнам. А потом — все.

Выходит, в подпол его затащила Сванхильд. И как только смогла?

Он хмыкнул, подумал насмешливо — вот что девчонка умеет, так это сбегать. В этом деле она, похоже, посмышленей его самого. На этот раз Сванхильд убегала от смерти, прихватив его с собой.

А дар Одина его предал. Сначала уснул, не дав ему прорубить путь наружу — а потом проснулся, чтобы уберечь его самого от огня. Но только его…

Не девчонку.

И наследие отца, вся его сила, в горящей опочивальне словно исчезла. Он позорно потерял сознание, пока девчонка все еще держалась.

В памяти вдруг всплыли слова Ермунгарда — пока мой сын живет, мое проклятье, вечное изменение плоти, спит…

Спит или переходит на сына? Может, то, что с ним случилось, очередной шаг в изменении, перекинувшемся на него?