Василий Криптонов - Палач, скрипачка и дракон

Кулак врезался в нижнюю челюсть, и голова Нильса мотнулась. Он стиснул зубы и процедил сквозь них:

— Я сожалею, Фенкель. Понимаю, мои слова для тебя — пустое, но я… сожалею. Будь у меня возможность…

— Никаких тебе возможностей, скотина, — прошептал Фенкель, и по интонации Нильс вдруг понял, что он обезумел. От боли, от отчаяния, от ярости, которую копил и лелеял целый год. И еще — от радости, что, наконец, получил возможность поквитаться.

— Ну, хватит! — Руку Фенкеля, готовую нанести очередной удар, перехватили. — Пошли. Мы свое дело сделали. Герр Альтерман, вы будете находиться здесь до тех пор, пока не поступят дальнейшие распоряжения насчет вашей судьбы.

Фенкеля, упирающегося и что-то неразборчиво всхлипывающего, потащили прочь из камеры. Один стражник остался запирать решетку.

— Эй, — позвал его Нильс и, встретив равнодушный взгляд, сказал: — Не бросайте его. Он ведь только мной и дышит. А потом? Что он ночью с собой сделает?

Стражник сунул ключ в карман, взял чадящий факел.

— Заботишься, значит? — тихо спросил он.

— Я не мразь по жизни, — ответил Нильс. — Я оступился. И за это отвечу.

— Заботливый, — будто не слыша, повторил стражник. — Ну-ну, ага.

Он ушел, унося с собой последний свет. Нильс остался в темноте. Сначала повис на цепях, но браслеты больно врезались в запястья, и пришлось встать. Постоял немного, и босые ноги — стражники стащили с него сапоги — начали мерзнуть от ледяного пола.

— Казнят до полуночи, — задумчиво произнес Нильс, пытаясь отвлечься от неудобств. — Что ж… Значит, остается лишь молиться Дио и просить, чтобы впустил в свое царство. Я сделал все, что мог.

И Нильс, опустив голову, принялся молиться. Страх исчез. Холод и боль в голове, в челюсти, в животе — тоже отошли на задний план. А молитва, как и каждый день в течение последнего года, принесла в душу покой.

Но не вся душа успокоилась. В крохотном ее участке маленькая скрипачка стояла на холодном ветру и играла, играла неистовый вальс. Как Нильс ни старался, заставить ее замолчать он не мог. И вскоре эта музыка пронизала всю душу.

— Великолепно. Просто великолепно! Как замечательно портной угадал с размером! — восхищалась Сесилия, бегая вокруг облаченной в пышное белое платье Энрики.

Энрика с сомнением покосилась на десять манекенов в таких же платьях, но разных размеров. Ей, скорее, было жаль портного, которому пришлось «угадать» с размером.

Однако в зеркале Энрика видела самую настоящую принцессу — воздушную и невесомую, как облачко. Только короны не хватает, но это — после. Сейчас же она с удивлением отмечала даже в своем лице некие величественные черты, свойственные, должно быть, людям королевской крови. Как знать, может быть, где-то в глубине веков ее род начался от какого-нибудь монарха?..

В дверь постучали, и Сесилия побежала открывать.

— Мы почти готовы, — объяснила она кому-то невидимому. — Что? Уже?! Но прическа…

Сесилия повернула голову, посмотрела на Энрику пытливым взглядом и пожала плечами:

— Если его величество настаивает, я не посмею задержать госпожу ни на мгновение.

Прикрыв дверь, она подошла к Энрике:

— Его величество ждет вас в тронном зале, Энрика. Вы готовы идти?

Энрика понимала, что и через триста лет не будет готова, ноги уже подкашивались, и бессонная ночь вновь напомнила о себе слабостью, и все пережитые треволнения.

— Готова, — выдохнула Энрика, бросив последний взгляд в зеркало.

«По крайней мере, — сказала она себе, — хуже, чем раньше, ты точно выглядеть не стала. А раньше, говорят, не так уж и плоха была».

Шагая в неудобных, но таких красивых (правда, невидимых под платьем) туфельках вслед за Сесилией, Энрика с мстительным удовлетворением вспоминала ухмыляющееся лицо пьянчуги Норберта. Чего он там говорил? Что душонка у нее мелкая? Что даже недоумку Теодору она только и может, что всю жизнь испортить? Вот, полюбуешься теперь, как все сложилось! Ах, повелеть бы прямо сейчас доставить сюда Норберта… Но нет, это было бы глупо. Лучше потом как-нибудь зайти в тот кабак и поглумиться, а заодно Ульриха и Еву отблагодарить за гостеприимство. Хотя… Принцесса — в кабаке? Нет, это вовсе безумие.

Энрика вдруг с ужасом поняла, что нащупала первую стену своей будущей тюрьмы. Сколько ж их всего? Ладно если одна, а ну как все четыре? И потолок еще, и пол каменный, и только окошко крохотное. И что из того, что изнутри все золотом обито? Тюрьма есть тюрьма. А душе Энрики, что бы там ни плел этот мерзавец Норберт, требовался простор.

Сесилия остановилась у поистине колоссальных дверей, настоящих ворот. У них, как и снаружи, стояли стражники, а еще — два лакея в ливреях и белых париках.

— Принцесса Маззарини, — представила Энрику Сесилия. — Прибыла по велению его величества.

Лакеи одновременно и молча поклонились, взялись за позолоченные дверные кольца и потянули створки в разные стороны. Пока тяжелые двери открывались, Сесилия повернулась к Энрике и шепнула:

— Мне туда нельзя, но вы не бойтесь. Его величество просто хочет на вас посмотреть. Отвечайте на его вопросы, говорите честно и уходите, когда он велит. Там, на полу, напротив трона, линия проведена — вот у ней и стойте, ближе — ни-ни, разве только если прикажут. А я здесь буду ждать. Удачи, Энрика!

Двери раскрылись, и Энрика, с благодарностью кивнув Сесилии, вошла в тронный зал.

Энрика уже устала поражаться размерами всего, что ее отныне окружало. Поэтому она, не крутя головой, шла посередине огромного зала, глядя в одну точку: на сидящего на троне человека. Когда она только начала путь, этот человек показался ей юным, прекрасным созданием, почти мальчишкой. Даже ноги не достают до пола — так показалось.

Но с каждым шагом открывались новые подробности. Так, например, Энрика заметила, что его величество сидит не прямо, а с этаким вывертом, спиной упершись куда-то между подлокотником и спинкой трона. Причем, на трон он забрался с ногами: одну поджал под себя, другую, согнутую в колене, упер в другой подлокотник. И барабанил по колену пальцами.

Когда получилось разглядеть пальцы, Энрика подумала, что пора бы поглядеть на лицо. И поглядела.

Остановившись у черты, которую скорее почувствовала, чем увидела, Энрика собралась с силами и призналась себе, что видит весьма потасканного мужичонку лет тридцати с лишним.

— Это вы — Энрика Маззарини, да? — заговорил его величество.

Энрика, которую Сесилия не успела обучить правильному разговору с монаршей особой, поклонилась.

— Ах, что за глупости, просто говорите, — поморщился его величество. — Ну, словами, при помощи языка. Вы ведь умеете делать всякие штучки языком, а, фрау Маззарини?