Василий Криптонов - Палач, скрипачка и дракон

— Сесилия, — сказала Энрика. — Кажется, этот шкаф может вернуть меня домой. По крайней мере, сюда меня перенес точно такой же. Только вот одна беда — я понятия не имею, как с ним управляться.

Сесилия и подавно не имела понятия. Энрика, опасливо косясь на лежащего на полу Гуггенбергера, начала листать его настольную книгу. Собственно, это была единственная книга здесь, и если где-то и стоило поискать ответ, так уж в ней.

Книга представляла собой нечто среднее между дневником и рабочим журналом. Первые страницы покрывали заметки в духе:

«Понедельник. Много думал о смерти, глядя на облака. Не преуспел».

Или:

«Воскресенье. Медитировал на камень и уснул. Работа убивает».

Через некоторое время характер заметок изменился, и Энрика нашла то место, откуда пошел перекос.

«С Новым годом! — плясали, будто пьяные, буквы. — Леонор погибла. Откуда у нас взялся дракон?! Тварь такой силы создает неимоверное колебание магического поля, да его бы кто угодно почуял! Но дракон появился, словно из ниоткуда. Но по порядку.

В замке было отвратительно-весело и гнусно-светло, все готовились к убогому празднику. Я тенью ходил среди смеющихся недоумков, напоминая им о смерти. Как вдруг, приблизительно в одиннадцать вечера, послышался визг и грохот, потом — рев и грохот. Собственно говоря, грохота было больше всего, а визг, рев и прочие вопли добавлялись к нему в каком-то непонятном порядке.

Надеясь установить закономерность, я бросился на звуки и узрел страшную картину. Принц Торстен Класен, неглиже, смотрит в глаза гигантскому дракону, устроившемуся посреди тронного зала.

„Не будет тебе счастья в браке! — прорычал дракон так, что содрогнулся замок. — Каждый год ты будешь отдавать мне свою возлюбленную, и она будет погибать. А коли не отдашь — город ответит за твой поступок. И каждый узнает, что принц Торстен Класен поставил свои чресла превыше блага государства“.

После чего дракон взмыл в небо через разломленный потолок и улетел. А побледневший принц Торстен повернулся ко мне вместе со всеми своими чреслами и, указывая дрожащей рукой в небо, молвил:

„Не, ну ты видел, а?“

Я видел. И я вцепился в эту тайну, как голодный пес в кусок мяса. Мне пришлось спуститься в самые потаенные глубины запрещенных знаний, читать такие книги, какие не читал никто и никогда. Даже те, кто их писал, не читали их, потому что умирали, поставив последнюю точку.

И я нашел ответ. О, это слишком страшно, чтобы кто-то еще знал правду. Правда умрет вместе со мной и принцем Торстеном Класеном. Однако я боюсь, что принц станет бессмертным. Во всяком случае, убить его точно нельзя. Смерть принца повлечет за собой гибель мироздания. Ну или, по крайней мере, Ластера.

Страшное проклятие постигло Торстена Класена. Проклятие, от которого не отделаться никакими заклинаниями. Принц должен будет страдать вечность. И каждый год его возлюбленная должна будет находить смерть в устах дракона. Где ж их столько взять?»

Дальнейшие страницы представляли собой горячечный бред человека, пытающегося в лабораторных условиях создать женщину. Все закончилось созданием какого-то невыносимо уродливого существа (или же Гуггенбергер просто скверно рисовал?) и печальной записью:

«Успех. Долгожданный успех. Я слушаю вопли своего творения, догорающего в камине. Принц Класен, увидев плод моих усилий, сказал: „Я это любить не стану! Достань мне нормальную девушку!“ Нормальную девушку! Да какая нормальная девушка согласится год кувыркаться с тобой в постели, чтобы потом безвозвратно помереть?!

Впрочем, я должен сосредоточиться. Я должен думать. Во-первых, деньги. Семьи девушек должны получать выкуп. Во-вторых, они должны идти на жертву добровольно. Если нет доброй воли, не сработает даже брачный ритуал. Ну и где же мне взять достойных, невинных (речь же о браке с королевским отпрыском!) и прекрасных дев, которые добровольно решатся идти на смерть?..

Некую часть я смогу добывать, выкупая девиц из обедневших дворянских родов. Будет тяжело, придется работать круглый год, чтобы таковых найти. Но достанет ли у них благородства искренне произнести слова ритуала, пожертвовать собой ради своих близких? Хороший вопрос, ответить на который помогут лишь многочисленные эксперименты.

Другое дело — религия. Религия готовит человека к жертве. Что если мне найти подходящий культ и развить его? Хорошенько заплатить жрецам, научить их, как обращать людей в свою веру? Пожалуй, из этого может кое-что получиться!»

— С ума сойти, — прошептала Энрика, упав на стул Гуггенбергера.

— Что такое? — невнятно произнесла Сесилия, устраиваясь на стол рядышком.

В книгу она смотрела с таким честным и умным видом, что Энрика даже не стала спрашивать, умеет ли та читать. Да и вообще, Сесилия грызла яблоко. В короне и чепчике. Поигрывая канделябром. Красотища.

— Ты капаешь на стол, — сказала Энрика и подвинула ближе блюдо, уже залитое какой-то гадостью. — Вот. Будь аккуратнее.

Сесилия угукнула и наклонилась над блюдом, продолжая аппетитно хрустеть. Энрика зашелестела страницами, боясь и готовясь увидеть то, в чем уже не сомневалась. И, наконец, увидела:

«Фабиано Моттола, Вирту. Учредил церковь, заинтересовал молодежь институтом монашества. Через три дня обещает троих. Лукреция Агостино, Аврора Донатони, Камилла Миланесе. Две предыдущие монахини из других городов зарекомендовали себя прекрасно. Полная осознанность. Желание жертвовать собой ради общего блага. Одна из них, кажется, искренне верила, что принц Торстен — сам Дио. Во всяком случае, так она его называла».

Энрика закрыла глаза. Из кавардака чувств выскочило на передний план одно: злость. Чертов Моттола! Так вот чем ты там занимаешься на самом деле?!

Листала дальше. Вот появились вовсе печальные новости:

«Об этом не должен знать никто вообще! За этот год дракон сожрал четверых. Четверых!!! Троих — когда они выходили на балконы, одну — когда она собирала цветы в лесу. Условия изменились. Теперь стоит только принцу Торстену засунуть свой (тут несколько слов оказались тщательно заштрихованы), как дракон пробуждается. Принц безутешен. У мальчика самый расцвет, а он вынужден себя ограничивать. Попробую побеседовать с ним о возможной смене ориентиров».

Следующая запись оказалась трудночитаемой — буквы прыгали, наползая одна на другую:

«Высечен плетьми за попытку совращения королевского отпрыска. За что?! Вы обезумели, люди! Я пытаюсь спасти государство, а вы… Никогда. Никогда больше не буду пытаться спасти что бы то ни было. От меня требуют больше принцесс — я дам вам больше принцесс. Скажу Моттоле и остальным, чтобы запрещали все развлечения, кроме радости служить Дио. Надо хорошенько сжать в кулаке этих нерадивых тварей, которые не хотят отдавать Дио свои жизни! Проклятие, я уже сам начинаю верить в Дио и Диаскола. Диаскол мне более по сердцу. Отверженный. Оскорбленный. Одинокий. Как и я, он томится в преисподней. „Попытка совращения“! Ну и куда я теперь денусь с такой записью в трудовом свитке? Я навеки прикован к этому проклятому замку!»