Екатерина Лесина - Лиса в курятнике [СИ]

— Понимаете, туточки все еще смуту крепко помнят. Коль полыхнет, подымется народишко бунтовать, то и люди, кто послабше, побегут, что крысы из клятого дома. А уж как побегут, тут-то и ловить надобно. Небось, барахлишко свое с собою не потянут.

Кельм нахмурился.

Про себя.

А собеседнику улыбнулся ласково, рученькой махнул, подзывая полового.

— Водочки нам, — велел он, глядя, как блестят Антипкины глазенки. — И к ней чего-нибудь… для беседы… да чтоб беседовалось хорошо.

Половой лишь кивнул.

И минуты не прошло, как на столе возник графинчик синего стекла — никак, на Неманской мануфактуре новое попридумали, надо будет заглянуть, проверить, чего там учиняют — и блюда, что с пирогами, что с жареными колбасками, посыпанными алою поречкой. Принесли и шанежки, и миски с грибами лесными, что печеными, что солеными.

Антипка лишь сглатывал.

А потому внимания не обратил, что хозяин полез в кошель и долго в нем копался. Мало ли, вдруг да деньгу проверяет. Кельм сдавил бока кристалла, надеясь, что емкости хватит, дабы беседу записать.

Смута стало быть.

Грядет.

Погано… оно-то, конечно, кому война, кому и мать родна, только большей части люда торгового она во вред идет. А Кельм полагал себя человеком не только и не столько рисковым — все ж в Арсинор не всякий норманец торговать решится — но и разумным. Да, со смуты можно неплохо заработать, скупая за бесценок чужое имущество, но дальше-то что?

Разоренные города?

Люд, которому иноземный товар без надобности, ибо кто будет гребней черепаховых искать, с голоду помирая?

Мануфактуры разоренные?

Нет, даром что ли он годами связи налаживал? Сыновей воспитывал, с детьми гильдейных знакомил? Даром что ли, из шкуры вон лез, чтобы своим, если не стать, то хотя бы значится? Вон, и старшему невестушку просватал, за которой поместье дадут, а с ним и долю в новой царской затее, прибыли немалые сулящей? Нет, смута новая Кельму без надобности.

А вот разговоры пригодятся.

И он своею ручкой наполнил граненую стопку.

— Так что вы там, милейший, предлагаете, если всерьез?

…да поверь, — приказчик ткнул тоненьким пальчиком седовласого мужика, видом мрачного, строгого. — Еще немного и за твое зерно никто и копейки не даст…

Мужик хмурился, мял картуз, но на цену соглашаться не спешил.

— Разве не знаешь, что в городе творится? Тут скоро не до зерна будет… — приказчик смахнул пот со лба. — Небось, как пойдут воевать…

…мужик махнул рукой и картуз нацепил, попятился, потянул за повод мохнатую лошаденку.

— Куда?! — взвился приказчик.

— Туда… коль воевать… то это, самим того… надобно будет…

Задержать его не пытались. И только удивился Пахомка, завидевши в воротах еще с десяток обозов. Удивился и уверился, что правильно поступил: оно-то как еще повернется, неведомо. А зерно… что зерно, оно в селе обузой не станет.

…надо будет только проверить батькины захоронки, а то и вправду, коль воевать пойдут, то и грабить станут.

Переселили в комнаты преогромные, но не сказать, чтобы уютные. Вытянутое помещение с одним окном и стенами, обтянутыми бледно-лиловой дама, которая, правда, гляделась более серой, нежели лиловой. Вдоль стен стояли скрипучие кровати и пыльноватыми матрасами.

Одовецкая села на ближайшую и подпрыгнула несколько раз, прислушалась:

— Ничего, — сказала она, чихнувши, — жить можно…

Таровицкая покрывало пальчиком тронула, будто проверяя на крепость. Вздохнула.

— Я вот как-то…

— В монастыре похуже было. Тут хотя бы не дует, — Одовецкая подошла к окну и взобралась на низкий подоконник, уселась, положивши рядышком и еженедельник, и перо дареное. — Надеюсь, никто не храпит.

Лизавета почему-то покраснела.

Она не храпит.

Честно.

Сестры бы сказали и… и вообще ей делить спальню с другими приходилось, пусть в нынешней и с полдюжины кроватей стояло, но одну уже заняла Снежка, которая просто вошла в комнату, огляделась и поставила ридикюль на пол.

Следом и Авдотья явилась.

С ящиком.

В ящике обнаружилась пара револьверов, которые донельзя заинтересовали Таровицкую.

— На заказ?

— А то, — Авдотья достала один и протянула. — Папенька выбирал… на редкость удачные вышли.

Револьвер гляделся махоньким и совершенно несерьезным, этакою игрушкой с перламутровыми щечками.

Лизавета же распахнула шкаф.

В комнате стояло их два, оба преогромные, глубокие и темные, показалось даже, что в этаком не то, что прятаться, жить можно. Лизавета постучала по стенке, прислушалась…

— Тут тайных ходов нет, — заметила Таровицкая.

— А где есть?

Она пожала плечами и ответила:

— Где-то точно есть… дворец — место такое.

— Неспокойно, — Снежка закружилась, руки расправив.

— Вот только здесь нам призраков и не хватало… — пробурчала Одовецкая, повернувшись к стеклу.

— За тобой стоят… — голос Снежкий звучал тихо, и кружилась она с закрытыми глазами. — Идут вереницей, кровью связанные, вьется дорога мертвых, зовет, а уйти не позволяет. Она говорит, что не хотела зла… она говорит, что все должно было быть иначе…

— Кто? — Одовецкая стиснула кулачки.

— Не знаю… у нее твое лицо, а у него глаза пустые… он злой-злой… странно так… такие, как вы злыми редко бывают, — Снежка остановилась, разглядывая Одовецкую с немалым интересом. — Он их всех и держит… а еще другой, который души собирать умеет. Мне их не дозваться, сила не та…

— А что вы тут делаете? — поинтересовалась бледненькая девица, заглядывая в комнату. Она вошла бочком, к стеночке прижимаясь, будто не до конца уверенная, туда ли попала и надобно ли ей было вовсе попадать в место столь подозрительное.

Девица была… знакома?

Пожалуй.

Лизавета вглядывалась в круглое это личико с остреньком подбородком, с глазами преогромными, синющими, пытаясь вспомнить, была ли она средь конкурсанток. Конечно, была, иначе откуда было бы взяться ей здесь? И платье это, и ежедневник знакомый, один в один Лизаветин, и даже коробка с пером такая же, как у других.

Однако…

На память Лизавета не жаловалась, более того, память ее была цепка и крепка, а уж лица-то она и вовсе срисовывала мгновенно, но этого… и какой из Лизаветы тогда газетчик?

— Кто знает, — ответила Авдотья, убирая револьвер под юбки. — Что? Думаете, нас тут друг к другу за просто так приставили? С револьвером, оно всяко удобней, чем без револьвера… а я тебя не помню.

— Дарья я, — девица стояла, прижавшись к стеночке, и дрожала. И была такою жалкой, что… — Из Меньшуковых…

— Меньшуковы… — Одовецкая сползла с подоконника. — Слышала… хороший род. А вот тебя я не помню.

Она нахмурилась.

— Меня никто не помнит, — вздохнула Дарья и пожаловалась: — Это дар родовой такой… я с ним… не очень хорошо управляюсь, особенно, когда нервничаю. Мне целитель капли прописал. Успокоительные. И еще масло мятное, чтобы шею мазать.