Екатерина Лесина - Лиса в курятнике [СИ]

— Не боюсь.

— Отлично… Снежка, сможешь посветить сюда, ничего не вижу.

Руки крылья распахнулись и сомкнулись над головой Одовецкой светящимся пологом. И теперь стало видно, что кожа князя не бела, а желтовата, и сам он дышит, но едва-едва, а на шее бьется, надувшись, темная жилка.

— Смотри… я срежу лоскут кожи… — тонкий ножичек в руках Одовецкой гляделся изящно, по-дамски. Он вспорол кожу, выпуская алые капельки крови, которые Одовецкая смахнула куском полотна и, задумавшись, велела. — Кто-нибудь должен помочь… кровь вытирать.

— Я могу, — предложила Лизавета.

— Нет. Его держи. И… говори… оно, конечно, считается, что это все не доказано, но… те, кого ждут, чаще возвращаются.

Говорить?

О чем? И… ее же будет слушать не только князь.

— Давай я, — Авдотья села рядом. — Мне случалось в госпитале помогать, хотя, честно, целитель из меня, что из коровы скакун.

— А перенести его нельзя? — тихо спросила Таровицкая, слегка ежась. — Здесь как-то… не так…

— Не уверена, что он выдержит…

— А если…

— И магию, — Одовецкая стиснула свой крохотный ножичек. — Я постараюсь быстро.

— На от, — Авдотья протянула второй револьвер, но взяла его не Таровицкая.

— Я тоже… умею… — прошелестел голосок Дарьи. — Извините… просто… мне там было… так страшно… и я пошла… за вами пошла… а потом вот… здесь… извините.

Ее полупрозрачная фигурка почти растворилась во тьме.

— Твою ж… — Таровицкая сплюнула, опуская револьвер. — Ты так больше не пугай, а то ж я едва… и успокойся уже, невидимка…

Дарья вздохнула.

А Лизавета заговорила. Она знала о чем… о Севере, где ночи порой белы, как дни, а дни серы и солнца не видать. Оно появляется изредка, окрашивая все в болезненно-желтые цвета, и местные морщатся, потому как привыкли к сумраку.

Она тоже привыкла.

И после, в городе, куда их перевели, долго не могла поверить, что солнце бывает каждый день. Она запирала ставни и зажигала свечу, пряталась, а матушка причитала, что так оно вовсе невозможно, что Лизавета на Севере одичала…

…там снега. Холодны и ледяны. Они появляются вдруг. Вот просто просыпаешься однажды, и видишь, что вокруг белым бело.

И белизна эта ослепляет.

Правда, когда слепота проходит, появляются краски… алые капли рябины, и алые же грудки снегирей, которые слетаются со всей округи. Зелень елей и рыжие лисьи хвосты… огонь и сажа. Люди… местные украшают одежду бисером, алым и желтым, и еще зеленым, но он почему-то особенно дорог, дороже всех других цветов.

Если говорить, рассказывать, то можно не думать о плохом.

И не смотреть.

Хотя не смотреть не получалось. Вот откинулся в сторону лоскут кожи, обнажая мясо и белую какую-то кость, в которой Одовецкая ковырялась тонюсенькими щипчиками. При этом лицо ее было мрачно, сосредоточено. Она закусила губу и…

…белые ночи догорали к середине зимы, сменяясь вдруг непроглядною темнотой. Ее не способны были разогнать ни костры, ни огни в смотровых башнях. Зато эту темноту любили волки. Они сбивались в стаи, а стаи подходили к человеческому жилью. И местные развешивали на дверях белесые черепа, расписанные тайными знаками.

Князь дернулся.

И затих.

И…

— Дыши, — велела Одовецкая, и голос ее был строг, сух. Лизавета сама задышала, быстро и ровно, и почти отпустила его. — Дыши, чтоб тебя!

Узкие ладони легли на грудь, и показалось, — вот-вот проломят.

— Я…

Сила заклубилась.

Чистая.

Ясная.

Как вода в ключах. Они открывались по весне, проламывая остатки ледяной шубы. И тогда в полыньях прорастали первоцветы. Тонкие стебелечки, лиловые цветы. Запах весны. Весной нельзя умирать. Летом, впрочем, тоже… нельзя умирать.

Просто нельзя.

Умирать.

В груди жгло, но это не слезы. С чего бы Лизавете плакать над чужим по сути своей человеком? Она просто… просто несправедливо.

А крылья задрожали.

— Хорошо думаешь, — сказала Снежка.

Снег.

Метель.

Лизавете случилось попасть однажды. Вьюжит-кружит, того и гляди заведет, не найдешь ни конца, ни края… она и не ищет, она просто зовет. Матушка колыбельные пела… Лизавета помнит. Дом. И свечу под стеклянным колпаком. Почему-то там только свечи и приживались. Их держали в старой шляпной коробке, перевязывая ленточками. И Лизавете дозволялось самой доставать и закреплять на стареньком канделябре. Она же и нагар снимала особыми щипчиками.

Колыбельная.

Ветер воет… а отец где-то там, в белом этом крошеве, которое липнет к окнам, норовит заглянуть в дом. Буре тоже охота согреться.

Отец не идет.

Надо ждать… надо слушать… сестры не спят. Ульянка на лавку залезла и ноет, то ли зубы у нее режутся, то ли просто чует сердцем неладное, и Лизавета обнимает ее, накидывает меховое одеяло. Вдвоем не так страшно.

— Волки воют?

— Нет, милая, не волки… просто ветер… сама подумай, какой порядочный волк в такую непогоду нос из лесу высунет? — голос мамы весел, но веселье это притворное, и Ульянка всхлипывает, а Лизавета сует ей в руку горбушку хлеба. Это Ульянку утешает надежнее слов.

…ветер-ветер…

…огни на сторожевых башнях горят ярко, за этим следят, однако попробуй разгляди их в снеговерти.

Нынешний снег горячий, что слезы.

Он ложится на щеки и тает, отчего становится невыносимо жарко. И нет, Лизавета не плачет. Не будет она плакать… не будет и все тут… на папенькиных похоронах отрыдалась, а…

— А что вы тут делаете? — сипло поинтересовался князь, глаза открывши.

И исчезла метель.

Сгинула, будто ее и не было, только еще дрожали, не спеша исчезать, гнутые лебяжьи крылья. И вспомнилось вдруг, что в Арсийской империи охота на лебедей запрещена…

…это правильно.

Коллежский асессор — с 1717 по 1917 год гражданский чин в Русском царстве и в Российской империи, соответствовавший с 24 января 1722 года 8-му классу Табели о рангах, также давал право на личное дворянство и неплохие перспективы для карьеры.

Низшая категория проституток, имевших вместо паспорта санитарный билет, в котором проставлялись отметки о посещении врача.

Несмотря на то, что в царской России проституция была легализована и курировалась несколькими ведомствами, существовали довольно жесткий возрастной ценз.

По сути личная охрана государя и государыни. В их обязанности входила круглосуточная охрана императрицы, сопровождение ее во время пеших прогулок, вояжей и выездов.

Санитарный билет получали проститутки, он служил им и удостоверением личности, и санитарной книжкой, в которой должны были проставляться отметки о посещении врача. Получить паспорт обратно на руки было практически невозможно. Прим. авт.