Мари Явь - Атомное комбо

— Ничего не могу с собой поделать, — призналась я шёпотом, прижимаясь щекой к его бедру. — Иногда мне становится страшно… Я здесь… Что если ты не вернёшься? Ведь ты один раз уже бросил меня, а значит, бросишь и во второй, и в третий.

— Нет, Пэм.

— Ты самостоятельный, такой беспокойный и жадный. Тебе всегда мало… свободы, крови, женщин… То, что тебе давала война в изобилии, я не могу дать. Теперь, оставаться рядом со мной нет никакого смысла? Нет смысла меня защищать. И подчиняться мне тоже. Мы ведь уже не на войне. Ты умеешь любить меня, лишь когда мир вокруг рушится, потому что на фоне всеобщего безумия наша любовь выглядит святостью, но здесь…

— Мне плевать, как это выглядит, — отрезал тихо Атомный, глядя на меня с высоты своего роста. Похоже, этот ракурс нравился ему. Пока что. — Но будешь ли ты любить бесполезного меня?

— Бесполезного? Разве сейчас время переживать об этом? Мы ещё не добрались до Батлера, Саше и Эмлера. До Свена.

Я улыбнулась его реакции. Ранди мог сколько угодно говорить, что происходящее не нравится ему, но его тело было куда более честным. Его «поводок» — символ моей прогрессирующей зависимости — пришёлся ему по душе, тогда как разговоры о мести он просто обожал.

Я рассказала ему всё, что узнала от Дагера. О причине их измены родине, о Еве Кокс и её отце, о том, как замечательно устроился полубрат в чужой стране. Что, обменяв старую семью на новую, он ничуть не прогадал. Как будто бы.

— Что мне сделать с ним, Ранди? — спросила я, глядя в лицо, черты которого размывала наплывающая темнота. — Пока мы умирали по сто раз на дню, он тешился со своей красоткой-женой. Заботливый тесть обеспечил его работой в тылу. Он разгребал бумажки, болтал по телефону и попивал дорогой коньяк на собраниях армейской элиты, пока его мать насиловали. Он одаривал своего сына подарками, пока мы с тобой умирали с голоду.

Опустившись рядом со мной, Атомный прошептал:

— Нет, это ты скажи мне, что я должен сделать с ним.

Я обняла его руками и ногами, прижавшись тесно-тесно к его груди и бёдрам. Подол бесстыдно задрался, так что я кожей чувствовала швы и застёжку на его штанах, его возбуждение и руку, забравшуюся под ткань сарафана.

— Посмотри, мы потеряли всё и никогда не сможем это компенсировать, тогда как он получил вместо матери — жену, вместо нас — детей. Разве это честно? — Я чувствовала, как он гладит моё бедро, спину, очерчивая пальцами выступающие позвонки и рёбра. — Он должен как минимум испытать тоже, что и мы.

— Хочешь, чтобы он увидел войну нашими глазами? Раз он назвал нас своими врагами, пойдя на поводу у какой-то ирдамской шлюхи… Рассказать, что он заслуживает?

Я спрятала лицо у его плеча, кивая. Шёпот обжигал мне шею и плечи, обещания жестокой расправы звучали, как нежные клятвы любовника. Вцепившись в его футболку на спине, я вжалась лбом в твёрдое плечо, разрываясь между ненавистью и любовью.

Его ладонь опустилась между моих ног, и я встала на колени, приподнимаясь, позволяя трогать меня там, где ему захочется. И когда я услышала глухой стон, удивилась тому, что он принадлежал не мне.

— Ранди, — позвала я беспомощно. — Расскажи… ещё…

Почему-то этот сумасшедший контраст — слов и дела — и не самое подходящее для подобных игр положение тел лишь сильнее возбуждали меня, хотя, казалось бы, напротив должны отвратить от чувственных наслаждений. Но когда Атомный говорил, что сделает с нашими врагами, досадуя на то, что его вторая рука оставалась без дела, я таяла.

— Посмотри на меня, — попросил Ранди, но я лишь покачала головой, уткнувшись в изгиб его шеи. — Покажи своё лицо.

— Нет, — выдохнула я, умирая от стыда и желания ему подчиниться.

— Стесняешься меня? — Мой ответ прозвучал невнятно. — Что?

— Ты… трогаешь меня там … Не понимаю, почему ты хочешь этого… и почему мне это настолько нравится.

Он не поверил мне на слово, поэтому, схватив за плечо, отстранил от себя.

Интересно, он смотрел так же на других женщин? Было ли ему дело до их лиц, изгиба дрожащих плеч, очертаний тела под тканью? Мучился ли он от того, что они не понимали его, а он — их? Желал ли услышать что-то вроде:

— Почему это платье всё ещё на мне? — Разведя руки, я замерла в ожидании. — Или одной левой ты можешь справляться только с ирдамцами?

Никто не смел упрекать его в неисполнительности. Наклонившись вперёд, Ранди оставил невесомый поцелуй на ямке между ключицами и прихватил зубами ткань, которая должна была прятать то, что шло ниже. Раздался треск ниток.

— Там была молния… на спине, — зачем-то пояснила я, как если бы он мог не заметить этого раньше.

Ему не было никакого дела до молнии. И до платья. И до того, кто его мне купил. Разглядывая меня, Ранди, казалось, забыл даже о том, где мы находимся и почему мы здесь находимся. О предательстве, о войне, о том, что он принимал в ней самое активное участие. Это было похоже на отречение от зла. Всё, что было смыслом его жизни ещё минуту назад — победа, возмездие, честь, ярость — обесценилось, когда он посмотрел на меня: загнанную в угол, в растерзанной одежде и ждущую его.

Его взгляд, привыкший наблюдать мужскую агонию, теперь предвкушал женский экстаз, а руки, которые он приучил рвать, бить, душить, тянулись ко мне, желая стать самым нежным, что только есть на свете. Чтобы просто прикоснуться к моей коже, так как она этого заслуживается. Очень осторожно — к шее, ключицам, груди…

— Ты такая красивая, — прошептал Ранди, мягко обхватывая мою грудь. Его ладонь была большой, тёплой, огрубевшей, но не грубой, и я не могла не думать о том, как приятно было бы чувствовать их обе на своём теле. Его всего на себе, как в тот раз, в палатке, когда он «присваивал» мои шрамы. — Никогда не прощу себе.

— О чём ты?

— Ты не должна была оказаться там. Ничто из этого, — он провёл пальцем по «сувенирам», оставленным войной, — не должно было с тобой случиться.

Атомный упрямился и не хотел признавать, что эта война — в большей степени моя, чем его. Само собой, она оставила на мне шрамов больше, чем на одном из неприкасаемых, которых она призвана была освободить.

— Я дваждырождённая, — сказала я только. — Со мной могло случиться кое-что похуже.

Если бы не ты.

Ранди покачал головой.

— Ты была рождена не для этого.

— А для чего?

— Иди сюда. — Он притянул меня к себе… так, что я почувствовала его между своих разведённых ног. Мимолётно, но в достаточной мере, чтобы больше не думать ни о чём другом. — Я покажу.

Он поцеловал меня, глубоко, медленно и очень сладко — так, как я, наверное, никогда не научусь. Если по задумке природы тайнотворцы должны восстановить популяцию неприкасаемых, логично, что она сделала их неуязвимыми воинами и неистощимыми любовниками. Ранди неоднократно доказывал первое в бою, и теперь готов был продемонстрировать второе. Обстоятельно, постепенно, но напористо, словно делясь заповедной тайной, которую постиг исключительно ради этого момента. И ему не терпелось рассказать мне о ней.