Мари Явь - Атомное комбо

Его руки дрожали.

— Справляться с женским бельём было легче?

— То, что находится под одеждой, перестало интересовать меня.

— Да? И с каких пор?

— Со вчерашних.

— С чего бы?

— Я видел тебя, — ответил он, не поднимая головы. — Ничего лучше я уже не увижу.

— Ты что, смеёшься? Как ты можешь быть уверен в этом, если отказываешься смотреть на них? — пробормотала я, накрывая рот ладонью, пряча дрожащие губы и румянец, заливший щеки.

— Тебя я люблю, а их нет.

Я пошевелилась, руки Ранди дрогнули, и на том месте, где должен был получиться ровный бантик, оказался узел.

— Не смотри на меня так, — произнесла я. — Всё из-за того, что ты постоянно ёрзаешь.

— Всё из-за того, что твоя нога на моём члене.

— Серьёзно? Вот здесь? — Ага, как будто бы он был таким незаметным. — Что? Твои любовницы обращались с ним куда нежнее?

Ранди с шипением втянул воздух в грудь, как от боли, прежде чем уточнить:

— Тебе, в самом деле, интересно?

Мои познания в области плотских утех были более чем скудны, однако я могла представить, с какими именно женскими частями тела «он» встречался.

— Кое-что. Но ты не закончил. Продолжай.

Судя по виду, Ранди было не до исповеди и не до шнурков. Он сходил с ума от желания кончить, хватило бы одного верного прикосновения, нужного движения, и если не я, то он сам мог бы решить эту проблему.

— Что ты хочешь знать? — прохрипел он, заканчивая с первым ботинком и принимаясь за второй.

— Что приятнее: спать с женщинами или убивать мужчин?

— Спать с женщинами.

Я подтянула колено к груди.

— Убивать Митча или спать с женщинами?

— Убивать Митча.

— Целовать меня или убивать Митча?

— Целовать тебя.

Затянув бантик, Атомный нерешительно поднял голову, как если бы его честность могла повлечь новое бестолковое наказание.

— Как хочешь, Ранди, — прошептала я, любуясь аккуратной работой его рук. — Кури, пей, трахай, убивай, но только до конца войны. Когда же победим, ты станешь таким правильным, благородным и воздержанным, что тебе позавидуют даже монахи.

Война закончится, но Атомный не уподобится монахам, и не только потому, что обязательным условием обета воздержания от вина, женщин и всяческого насилия была наша победа в войне. Просто вера в его латентную праведность была подобна вере в то, что даже дьявол способен на раскаяние.

Да и, в самом деле, что бы я делала с ним святошей? Обычная семья с совместными ужинами, пикниками, походами к соседям и в театр? Это не про нас. После всего пережитого то, что нормальные люди считали нормальным, стало для нас синонимом уязвимости. Дом, имущество, деньги — потенциальный пепел, всё дело лишь в скорости горения. К людям это тоже относится.

Первыми из обоймы вылетели Седой и Эсно. А в тот день, когда мы с Николь встретились у ручья, из списка козырей батальона была вычеркнута и Загнанная парочка. Возможно, это было пустой болтовнёй или же Николь, в самом деле, знала, что наша утренняя встреча сулит ей неприятности. В виде попавшей ей под ноги мины.

Николь не погибла сразу, даже не потеряла сознания. Порой шок действует эффективнее обезболивающего, поэтому она смогла сесть и оглядеть себя прежде, чем я подползла к ней. Пока я накладывала жгуты на её бёдра, она кричала и неистово вырывалась. Ремень автомата, накинутый на её шею, предотвратил потерю личного оружия, и оно болталось перед моим лицом.

Вскрывая ножом упаковку шприца и наполняя его обезболивающим, я думала о том, что война Николь закончена. Что теперь она в безопасности, нужно лишь преодолеть несколько десятков метров, уйти за линию огня. Кто бы мог представить, что основную опасность для неё представлял не этот вражеский огонь, а её личное оружие, которому я невольно обрадовалась. Если бы она потеряла его, то мне бы не записали в книжку ещё одного вынесенного с поля боя раненого. Если бы она потеряла его, то осталась бы жива.

Её смерть была бесшумной. Рядом с рёвом артиллерии стрекот автомата похож на сухой кашель. Я поняла, что всё кончено, когда Николь перестала сопротивляться, а мне в лицо брызнуло что-то тёплое.

На войне самоубийство — обычное дело. Убивают себя, чтобы не достаться врагу, чтобы не мучится от боли или просто от страха, от отчаянья. С собой кончают солдаты, офицеры и гражданские. Вешаются, травятся, стреляются, подрываются. Самоубийцы-герои и самоубийцы-трусы.

У Николь были красивые, стройные ноги и миловидное лицо — главные её достоинства, которые во время торопливых похорон закрыли тряпками, дабы особо впечатлительных не стошнило. Загнанный не запомнил её такой. Пока его контроллера спешно и неуклюже прятали в земле, он валялся на больничной койке в полевом госпитале. Он отключился сразу после того, как нашёл меня и стребовал ответ.

— Что с ней? — прошипел он, окровавленный и взбешённый. — Говори правду! Она жива? Отвечай, твою мать! Или я убью тебя! Клянусь, я тебя убью!

Я посмотрела за спину Рику на перепуганных медсестёр. Скажи я ему правду, он убил бы не только меня.

— Да. С ней полный порядок, — выдала я, мягко опуская руку на его плечо. — Она после операции… тебе не позволят её увидеть. Поэтому сделай ей и мне одолжение: позаботься о себе.

— Слава богу, — простонал едва слышно Загнанный, сползая к моим ногам. — Спасибо. Спасибо тебе. Прошу, передай ей…

Он вырубился прежде, чем успел договорить. Хотя есть ли разница, что именно он хотел передать ей, балансируя между жизнью и смертью? Я бы всё равно не смогла выполнить его просьбу.

Само собой, бедняга Рик никогда не простит мне этой лжи. Я позволила ему надеяться и прохлаждаться, пока его контроллера закапывали. Он не смог с ней попрощаться и сказать то, что от отчаянья едва не доверил мне.

Загнанный пришёл в себя лишь к вечеру следующего дня. К тому времени раненых уже увезли в тыл, а мёртвых упокоили. Вероятно, прежде чем найти меня, он обратился к Голдфри, а у того не было привычки таиться или лгать.

Мы с Ранди сидели у костра, когда Загнанный показался на горизонте. Аппетита не было, и я просто бестолково растирала об края миски порошковую картошку. Пару часов назад Голдфри зачитал перед своим батальоном приказ верховного командования, запрещающий командирам и их подразделениям самовольно оставлять свои позиции. Это значило, что последние слова комбата будут «в атаку», а не «отступать». Не такие уж и плохие новости. Но стоило мне так подумать, как траурную тишину, окутавшую лагерь, вспорол рёв:

— Готовься к смерти!

Загнанный ещё не успел договорить, а Атомного уже не было рядом со мной. Он вырос напротив мужчины, вынуждая его остановиться, хотя до последнего держал руки при себе.

— Ты сказала, что с ней всё в порядке! — надрывался Рик, кажется, никого кроме меня не замечая. — Смотрела мне в глаза и лгала! На что ты, твою мать, рассчитывала? Посмотри на меня! Давай! Скажи, что с ней всё в порядке! После операции? Дрянь! Ты бросила её там! Это ты…