Марина Ли - Пограничье

Боцман, наивно полагавший, что старше своего капитана лет на двадцать или около того, и имевший в каждом порту Пограничья по любимой — и тут он не лукавил — жене, советовал с опытностью умудренного жизнью товарища:

— Кэп, слова найдутся. Обождите. Не нужно гнать время.

А время гнать хотелось. Восемь лет прошло, а вкус жизни все еще не наскучил, ее по-прежнему было мало. Красок моря, свежести ветра, аромата утреннего кофе, сладости сонного поцелуя. Поэтому он рвал жилы, наверстывая упущенное, жил на полную катушку и никак не мог нажиться.

Сигни появилась на его горизонте случайно. Воздушным облачком набежала на бирюзовый небосвод, а потом ослепила своей невинностью, своею простотой и безоговорочно покорила преданной любовью.

Сигни... Она смотрела на него доверчивым оленьим взглядом, не зная о том, что это он виновен в том, что случилось с ее родителями. Он и никто другой.

Может, если бы он признался себе в этом раньше, удалось избежать этих двух бессмысленных смертей?

Надо было уезжать из Пограничья. И все они пытались начать новую жизнь по обеим сторонам от Призрачного леса. Пытались, а что толку? Все закончили одинаково: вернулись назад, притянутые непонятным магнитом, который тоской прожигал сердце, не позволяя отлучиться надолго. Четверо из них вернулись, что бы здесь умереть: Петр, Макс, Вацлав и Лель...

Созвучно болезненным мыслям мужа, Сигни громко всхлипнула, и Гай, не выдержав, постучал в дверь.

— Малыш, открой... Ты заболеешь...

Конечно же она не открыла, но он все равно вошел, потому что для Гая Ботана давно уже не существовало запертых дверей.

Сигни стояла на коленях у кровати, уткнувшись лицом в яркое покрывало.

— Детка... — опустился рядом и почти невесомо провел рукой по спине. — Я не знаю, что сказать...

— Не говори ничего, просто...

Она порывисто обняла его и прижалась мокрым лицом к горячей шее.

— У меня больше никого нет!

Нет. Не говорить ей. Просто не говорить. Черная совесть не станет еще чернее, если он не скажет своей юной жене о том, почему умерли ее родители. Ни ей, ни кому бы то ни было другому.

— У тебя есть я.

— Угу, — прижалась тонким станом и на выдохе всхлипнула:

— Га-ай! Мне так плохо...

— Я знаю, малыш...

— Гай, не бросай меня, ладно? Я так тебя люблю...

Предательское сердце дернулось навстречу нежным словам. А может, Все-таки сказать? Но замолчало испуганно: нет, ни в коем случае. Не поймет. Не простит. Замкнется в себе или, что еще хуже, бросит. Молчание — золото.

Гай на секунду задумался об оставшихся в живых друзьях, однако немедленно успокоил себя разумной мыслью: ведь он же догадался, а он, когда-то полуграмотный пират без образования был самым глупым из тринадцати. Уж если у него этот ребус сложился, значит, и остальные дойдут до всего своим умом.

Однако утром следующего дня он все-таки отправил вестника Ангелу. Как бы там ни было, но смерть этого человека не переживет даже его совесть.

Зачарованный лес был в розовых тонах. Розовые ленточки на деревьях и крышах домов, розовые воздушные шарики, розовые сердечки, розочки, голубки, медвежата и цветочки. И в качестве контраста — зеленый от раздражения Павлик, над головой которого последние два часа играли в догонялки два миленьких розовых мотылька.

Началось все еще в Подлеске. И я бы, наверное, даже не обратила внимания на неожиданно розовую птичку, вспорхнувшую из-под колес нашей телеги, если бы Эро не проследил за ней испуганным взглядом и не простoнал так, словно эта птичка ему на любимый парадный китель нагадила:

— Какое сегодня число?

— Четырнадцатое, — без охоты ответила я.

И тут Павлик нарушил установившийся полтора дня назад нейтралитет и задал неудобный вопрос.

— Сонька, ты когда-нибудь целовалась прилюдно?

Я посмотрела на него мрачно, и он поспешил уточнить:

— Я помню про договор. И готов ответить на любой твой вопрос.

Договор был заключен позапрошлым вечером. Как выяснилось, тайн у сыщика было не меньше, чем у меня, а желания говорить о них было столько же. И я пообещала Павлику, что отвечу на любой его вопрос, если он ответит на мой.

— Так целовалась или нет? — он начинал злиться, а я размышляла, будет ли честно ответить односложно:

— Нет.

Или правильнее все-таки:

— Я вообще никогда ни с кем не целовалась. Ни прилюдно, ни как бы то ни было еще.

Подумала еще секундочку и выбрала первый вариант.

Павлик проворчал что-то невразумительное себе под нос, а Афиноген как-то подозрительно хрюкнул за шторкой.

— А в чем дело?

Эро задумчиво покрутил носом и неожиданно выдал:

— Сонь, тут такое дело… — прокашлялся, придал голосу энтузиазма и бодро закончил:

— Сегодня вечером тебе, кажется, придется со мной целоваться.

Я нахмурилась, а он бросил на меня виноватый взгляд:

— Просто четырнадцатое число же… День поцелуев и…

— Про День поцелуев ты только что придумал!

День поцелуев? Вы шутите! Что за ерунда, а главное — зачем? Ни за что не поверю, что взрослые люди… Ладно, сделаем поправку, свободные взрослые женщины по собственной инициативе станут участвовать в такой ерунде.

— Ничего я не придумал, — Эро тоскливым взглядом проводил еще одну розовую птичку и вздохнул:

— Это очень древний эльфийский праздник. Предшествует празднику плодородия и, между прочим, проводится накануне Воскресенья Любви. Так что радуйся, Сонька, что мы сегодня приехали, а не…

— А то что? — я покрутила запирающий амулет, радуясь, что Павлик его не активировал, и одновременно выискивая глазами симпатичный куст на обочине, в который удобно было бы спрыгнуть прямо с повозки, обернуться в полете и удрать отсюда куда подальше.

Пауль схватил меня за руку, разгадав мою задумку, и, велев лошади остановиться, развернулся ко мне лицом.

— Прости. Я плохо объяснил. Не нужно бояться. Ты не обязана вовсе. Просто… Черт… Слушай, я… Тут такое дело… Не знаю с чего начать.

Он выглядел расстроенным и таким несчастным, что я не выдержала и похлопала его по коленке, точно так, как это проделывал он со мной уже не один раз.

— Начни с начала.

— Мой папа не был эльфом, — признался Эро таким тоном, словно открывает мне страшную тайну, — а в Зачарованном лесу не любят полукровок.

Я пожала плечами и еще раз погладила теплую коленку под темно-синей штаниной. Бывает. Эльфы не любят полукровок. Джинны — русалок, русалки — нимф, нимфы — оборотней, а оборотни — они никого не любят, потому что не умеют.

— А праздник ежегодный, как ты понимаешь…

— Понимаю, — я кивнула, все еще не улавливая, к чему он ведет. И как тот факт, что эльфы не любят полукровок, связан со словами о том, что нам с Павликом надо будет сегодня вечером целоваться. Прилюдно.