Марина Ли - Пограничье

Несколько минут мертвой тишины стали приговором. Все-таки показалось. Вздохнула глубоко и решительно глянула на орудие своей будущей смерти, и тут хутор снова огласил нечеловечески пугающий, животный вой.

Кому-то в доме вожака было очень-очень больно. О боли Ингрид Хорт знала все. О боли и о том, как ее причинить.

Выдох получился громким и испуганным, а затем крик повторился еще раз. И девочка узнала голос, а узнав, оскалилась в безумной улыбке, почти забывшись, почти выпустив когти, почти блеснув острыми молодыми клыками.

— Я должна быть там! — прошептала она и, не имея терпения для путешествия через спальню до двери, по коридору и вниз по лестнице, рванула оконные створки и, легко перемахнув через широкий подоконник, выпрыгнула со второго этажа женского флигеля в прохладную, по-весеннему зябкую ночь.

— Я должна быть там.

Сначала воздух наполнился густым запахом крови, а потом дверь большого дома распахнулась, и на крыльцо выбежала невысокая темноволосая девушка с головы до ног замотанная в грязно-бурое полотенце и настолько грязная, что за толстым слоем кровавой корки почти нельзя было рассмотреть лица.

Ингрид затормозила, едва не врезавшись в незнакомку, а та вдруг посмотрела на нее таким ласковым, таким знакомым, таким зеленым-зеленым взглядом и прошептала:

— Какая же ты стала красивая!

Пять коротеньких слов, сложенных в одно незамысловатое предложение, обухом ударили по мозгам и подкосили дрожащие коленки. Ингрид рухнула вперед, но девушка без труда поймала ее в нежные объятия, прижала к худенькой груди и выдохнула:

— Маленькая…

Она была ниже на три головы и легче килограмм на десять, она была чужим человеком, которому не место в мужской деревне Волчьей долины, и все равно хозяйка женского флигеля испуганно спросила:

— Мам?

— Ини моя…

— Мам, — слезы заструились горячими ручьями по щекам, а язык повторял непрестанно одно и то же:

— Мам…

Сколько раз она думала о том, что не успела сказать, сколько сожалела, сколько проговаривала мысленно все возможные нежные слова, на которые не хватило времени… при жизни.

— Мам…

— Никогда не верь призракам, девочка, — незнакомка прикоснулась сухими губами к горячему лбу. — Никогда-никогда, даже если призрак — твоя мать.

— Мам…

— Я люблю тебя, солнышко. Я так виновата перед тобой.

— Мам, я…

— Мы все исправим. Идем со мной.

Она схватила Ингрид за руку и с силой, которая не соответствовала ее фигуре и росту, потащила юную волчицу внутрь большого дома.

Здесь пахло кровью, слезами и человеческими испражнениями. Или чем-то другим, не менее пугающим и отталкивающим. Все тело покрылось гусиной кожей, а волосы на затылке шевельнулись, потревоженные пробивающимся подшерстком.

— Хорошо, что ты пришла, — незнакомка озабоченно нахмурилась, заметив человеческую руку, лежавшую посреди коридора, наклонилась за ней, не замечая ужаса, бурлящего кипящей зеленью в глазах своей спутницы, — я бы справилась и сама, — глянула на скрученные мертвые пальцы и, брезгливо поморщившись, облизала рот, — но, боюсь, маленькая носительница этого не переживет. Жалко ее…

Сколько времени они сжигали разодранные на части тела оборотней? Несколько часов или несколько лет? Сколько столетий окровавленные и безголовые тела будут преследовать Ингрид в кошмарных снах? Как забыть маску ледяной ненависти на лице покойного вожака стаи Лунных Волков?

Он смотрел на юную волчицу мертвыми глазами. Не с укоризной, не со злобой или бешенством, не с ехидством, без вечного чувства собственного превосходства. Он просто смотрел пустым мертвым взглядом, прошибая своим равнодушием до холодного пота.

— Ты должна сделать это сама, детка, — мама опустилась на пол, не обращая внимания на кровь и грязь, — мое время выходит… а тебе… жить с этим, солнышко.

— Я не понимаю…

— Голова, — она задыхалась, словно от долгого бега, и непрестанно облизывала губы. — Проклятый Унольф провел обряд… Спрячь его голову так, чтобы ее не нашли… Нет, подожди…

На четвереньках она доползла до тела единственного живого волка, сидящего без сознания в углу. Его голова упиралась подбородком в грудь, а из уголка рта вытекала тонкая струйка. Было непонятно, почему мужчина оставался в сидячем положении, так как все указывало на то, что он находился в глубоком обмороке.

Незнакомка доползла до него, постояла возле тела, уткнувшись лицом в мужские ноги, а, набравшись сил, села на колени, откинувшись на пятки, и запустила руку в правый карман брюк.

— Подойди и возьми, — прохрипела она. — Я хочу… просто… тебе…

Речь становилась все отрывистее и непонятнее, глаза закатывались, ноги дрожали, выкручиваемые многочисленными судорогами. Ингрид протянула руку и, с усилием разжав пальцы ледяной ладони, взяла очки, абсурдно розовые линзы в тонкой металлический оправе.

Мама моргнула, а потом зеленые глаза помутнели.

— Ухожу. Прости.

Теперь в углу было два бессознательных тела и одно вполне живое, но с мертвой головой, от которой надо было избавиться. Розовые очки жгли руки, и Ингрид нацепила наивные розовые стекла на свой бледный испуганный нос, ворча едва слышно:

— Какой обряд?.. Ты не сказала мне, мама… И я тоже ничего не сказала, а хотела же… Промолчала почему-то снова.

— Потому что ты идиотка, — молча прокричала мертвая голова, глядя на юную хозяйку женского флигеля пустым равнодушным взглядом. И девушка вздрогнула всем телом, борясь с приступом внезапной тошноты. — Ни на что не годная тупица. Мало я тебя воспитывал, мало. Ни почтения к живым, ни уважения к мертвым. Все, что у тебя есть хорошего — это мягкие большие сиськи да маленькая…

— Довольно! — она тряхнула головой, отгоняя ненавистное видение. — Ты мертв. Ты мертв и больше ничего мне не сделаешь.

Она положила голову своего главного мучителя на большое медное блюдо, широким жестом освободив его от фруктов, почесала задумчиво бровь, а затем метнулась за приоткрытую дверь, где у Унольфа была лаборатория. Зачем оборотню была нужна самая современная алхимическая лаборатория, Ингрид не знала, да, если честно, и знать не хотела. Ей вполне хватило информации о том, что там, в шкафчике со стеклянной дверью, в большой прозрачной бутыли стоял реактив, который ныне покойный вожак клана Лунных Волков называл «Невидимка».

Как-то он в порыве безумного веселья пригласил Ингрид поучаствовать в опыте над мышами. Опыт заключался в том, что мышь помещалась в емкость, больше всего похожую на довольно большое ситечко для чая, после чего емкость помещалась в сосуд с раствором.

— И вуаля, — Унольф восторженно сверкал черными глазами. — Фокус-покус!

Грызун в мгновение ока превращался в сиротливый худенький скелетик.