Екатерина Лесина - Охота на охотника

А в блеклых глазах появилось недоумение.

Лешек вздохнул и развернул грамотку. Приговор удалось зачитать ровно, хотя Лешек до последнего в себе сомневался.

…все равно бы казнили.

Все равно…

Он завыл, этот негодный человечишко, который сам не щадил других. И ведь не просто убивал. Купца Смержицкого запытал до смерти, а после и супругу его, чего с дочерьми утворил, тут…

…он выл и дергался, пока Лешек рисовал ножом на коже знаки.

И заскулил, когда удалось снять первый пласт кожи.

Книга приняла его с благодарностью. Вспыхнули буквы, налились алым, поползли живо, обмениваясь друг с другом новостью: пришло время…

Лешек снял новый пласт кожи. И еще один. Он слушал крики, хотя и взял с собою затычки для ушей, но использовать их было как-то… неудобно, что ли. А потому Лешек всецело сосредоточился на деле.

Умирал Сиплый долго.

И покаяться успел.

Только грехи его искупить было некому. А книга напилась крови, правда, не настолько, чтобы утолить вечную свою жажду.

Со следующим получилось быстрее. А вот третий оказался слабеньким, и Лешеку пришлось поддерживать жизнь в изуродованном его теле.

Книга толстела.

Она принимала новые страницы, сама встраивая их в хитросплетения старых. И удивительное дело, не становилась толще, зато Лешек сполна ощутил и страх, и отчаяние, и боль… и сам почувствовал себя освежеванным. И наверное, так было надо, но… когда все закончилось, он раскрыл страницы и велел:

— Покажи.

А она подчинилась.

…человек с завитыми, уложенными на пробор волосами, стоял над телом. В одной руке он держал луковку серебряных часов, в другой — тросточку с рукоятью в виде гусиной головы, и вид имел пресерьезный.

— Значит, утверждаете, что он был жив? — поинтересовался он у Лизаветы, не скрывая, впрочем, своего недоверия.

— Утверждаю, — мрачно заметила Лизавета.

И Таровицкая ободряюще похлопала ее по руке. А Одовецкая подошла к телу.

— Не прикасаться! — велел человек с завитыми волосами. Впрочем, грозный оклик на Одовецкую впечатления не произвел. Она положила ладонь на грудь мертвеца и прислушалась.

— Отрава.

— Вы чините препятствия следствию?

— Это какие? — Авдотья нахмурилась.

— Разные!

Человек обвел девиц настороженным взглядом, задержавшись на Снежке, которая закружилась, раскинув руки. Лицо ее сделалось задумчивым, мечтательным даже, а за плечами появилась тень лебяжьих крыльев.

— Ушла душа… улетела… ее позвали, она и улетела…

— Подите… — человек топнул ножкой, но впечатления сие не произвело, причем не только на девиц, но и на других людей, окруживших поляну. Те выглядели попроще, и изо всех сил делали вид, что заняты исключительно поиском иных улик. — Куда-нибудь да подите…

— И вправду, Лизанька, идем, — сказала Таровицкая.

— Вы, а не она…

И вот тут Лизавета поняла, что влипла. Что не отпустит ее этот куделистый, чем-то похожий на пуделька, человек, имени которого она не знает. Она вообще хотела князя позвать, но ей сказали, будто он болен и не принимает, зато нынешний типчик был здоров.

Ишь, бровями шевелил.

Лизавету взглядом сверлил. И тросточкой своей по ноге похлопывал.

— Она задержана.

— С чего это вдруг? — тон Таровицкой изменился.

— По подозрению в убийстве.

Лизавета закрыла глаза: вот только этого ей не хватало! А ведь он был жив. Однозначно, жив. Лежал себе, правда, тихонько, но дышал. Лизавета его еще от пруда оттянула немного, чтобы, не приведи Господи, не утоп, пока она гулять изволит.

— Вы белены объелись? — осведомилась Одовецкая. — Я же говорю, он умер от отравления… сложным органическим ядом… в состав его входит проскура бледная, которая растет только…

— Не имеет значения, — человечек злился и от злости начинал подпрыгивать на месте. — Вы вообще кто?

— Княжна Одовецкая.

— Княжна Таровицкая…

— А я просто Пружанская, — сказала Авдотья и добавила. — Папенька у меня в генералах, может, слышали? Не хотите послужить? Он говорит, что служба из любого идиота человека сделать способна.

Человек густо покраснел и оглянулся. Впрочем, собственные его люди сделали вид, будто не слышат и не видят.

— Вы…

— Мы понимаем, — мягко произнесла Дарья, появляясь из ниоткуда. И Лизавета вздрогнула. — Что у вас служба. И вы обязаны поступить согласно регламенту…

Голос ее был вкрадчив и мягок, Лизавета сама удивилась, как это не понимала она, что у человека и вправду служба, и регламент этот, от которого и на шаг отступить неможно.

— И что выглядит ситуация преподозрительнейшим образом, — Дарья подступила ближе, оказавшись между Лизаветой и куделястым. — Имело место нападение на одну из конкурсанток. Девушка повела себя храбро, сумела дать отпор, скрутить изменника…

Куделястый слушал.

Кивал.

И подпрыгивать перестал.

— Однако пока она искала помощи, его убили. Наверняка, сообщники. Вы же понимаете, что Лизаньке идти некуда, что она во дворце, под защитой Ее императорского Величества… и если вдруг случится вам ее задержать, то слухи пойдут… нам же не нужно, чтобы слухи пошли?

— Ишь, морочит, — пробормотала Авдотья.

— …тем более, что пострадает репутация императрицы… стоит проявить благоразумие… Лизавета никуда не исчезнет… за это готовы поручиться столь достойные особы…

Достойные особы кивнули, а Снежка, спрятавши крылья, вид которых несколько смущал людей, добавила:

— Путь ее предопределен.

— Поэтому с вашей стороны будет весьма благоразумно предоставить Лизавете свободу, ограничив ее, скажем, пределами дворца… — Дарья очаровательно улыбнулась, а куделястый моргнул.

И кивнул.

Нерешительно так.

— А вы в это время найдете истинных злодеев…

— А попытаетесь на Лизавету все спихнуть, я папеньке пожалуюсь, — проворчала Авдотья. — И он вам яйца оторвет…

…последнее замечание, пожалуй, было лишним.

Глава 7

В заключении Стрежницкому, пожалуй, нравилось. Стены тут были толстыми, окна — узкими, в такое и захочешь, не протиснешься. А главное, дверь имелась железная, на четырех запорах. За дверью стояла охрана, впрочем, в нее Стрежницкий не больно-то верил.

Уже наохраняли.

А в остальном… тихо.

Спокойно.

Не жарко.

Камеры располагались в старой башне, которая была строена на совесть. И толстенные стены ее не пропускали летнюю жару. Были покои невелики, состояли из гостиной и спальни, к которой примыкал крохотный закуток. В закутке стояли лоханка, потемневший от возраста умывальник и шкафчик с ночною вазой. Что поделать, когда дворец реконструировали, на башне решили несколько сэкономить.

Стрежницкий поднялся — постель, стоило признать, тоже была не сказать, чтобы мягка. Перины слежались, пуховые одеяла отсырели, а от простыней отчетливо пованивало плесенью. Но разве подобные мелочи могли испортить настроение?