Екатерина Лесина - Охота на охотника

— Он оправится, — Одовецкая положила ладони на виски. — Главное, чтобы теперь лежал, хотя бы сутки, пока ткани не стабилизируются. Иначе кровоизлияние и…

…и он умрет?

Не умрет. Лизавета не позволит. Она не хочет, чтобы люди, ей близкие, умирали… хватит уже… а он близкий? Щетина темная на подбородке пробилась. Колет пальцы. А губы резкие. Интересно, он пощечину простил?

Лизавета вздохнула.

А князь открыл-таки глаза.

— Вот упрямец, — почти восхитилась Аглая, впрочем, рук своих с головы Навойского не убрав. — И главное, какая поразительная устойчивость к внушению… спи уже.

Спать князь не собирался. Его взгляд зацепился за Лизавету, и губы растянулись в нелепой улыбке.

— Ты… рыжая… знаешь, у рыжих глаза должны быть зелеными.

— Почему? — тихо спросила она.

— Потому что так положено… но твои мне нравятся больше. Темные. Как вишня. Я вишню люблю. Она кислая… а ты…

— Тоже кислая?

— Рыжая… бесстыжая…

Захотелось одновременно и заплакать, и побить князя подушкой. Тоже придумал… бесстыжая…

— Он не совсем, чтобы в себе, — Одовецкая пальцы отняла. — Спутанность сознания — это нормально. Хотя… моя тетушка говорила, что люди, когда бредят, не лгут…

— И целоваться ты толком не умеешь…

Лизавета почувствовала, как вспыхнули щеки.

Целоваться?

Не умеет?

— Но я научу, — князь-таки закрыл глаза. — Потом… устал что-то…

— Значит, надо отдыхать.

— Буду… только ты не уходи, ладно?

— Не уйду, — пообещала Лизавета, мысленно проклиная себя и за слабость, и за язык чересчур длинный.

— Хорошо… только в следующий раз я тебя лучше клубникой накормлю… с клубникой целоваться будет вкуснее, чем с огурцом…

…Одовецкая сделала вид, что занята исключительно содержимым своего кофра, за что Лизавета была ей невероятно благодарна.

А еще Лизавету не оставляло ощущение, что она забыла о чем-то важном.

Лешек вышел из круга.

Огляделся.

Тьма была кромешной, но не для внука Полоза. Он коснулся стены, пробуждая камень к жизни, и тот слабо засветился.

— Митька! — Лешек весьма надеялся, что у старого приятеля хватило выдержки дождаться Лешекового возвращения. В пользу того говорила приятная пустота подземелий.

Ни магов-поисковиков, ни войска.

Ни обеспокоенного папеньки.

…ни, что характерно, самого Митьки.

Лешек прислушался к камню и, крутанувшись, шагнул туда, где почуял живое человеческое тепло.

— Митька, зараза ты этакая… — он запнулся.

Митьки не было.

В уголке, прижимаясь к холодной стене, сидела девушка вида самого разнесчастного и баюкала в руках револьвер.

— Не подходи, — сказала она, револьвер поднимая, — а то стрельну!

— Зачем?

Девица была…

…смутно знакомой.

Где-то он определенно видел ее, но вот где… когда? Среди красавиц? Или просто во дворце… не важно, главное, что в подземельях девице точно было не место.

— Митька где? — поинтересовался он, а девица ответила:

— Унесли.

— Кто?

— Девочки. Он раненый был. И Одовецкая сказала сперва, что он умрет…

…сердце кольнуло.

— …а потом Лизавета его позвала, и Одовецкая ему голову разрезала…

…душа перевернулась.

Митька умереть не может. Он, конечно, не древнего рода, но маг и силы изрядной… и не может он умереть, и все тут!

— …она там кости правила, — девица коснулась пальчиками виска, но револьвер не убрала. — А потом сказала, что его можно уносить.

— И унесли?

Она кивнула, уточнив:

— Асинья… тропу открыла…

— А ты?

Девица вздохнула печально-препечально, признаваясь:

— А меня забыли…

Ага.

Забыли.

Взяли и…

— Они не виноваты, — она опустила взгляд. — Просто… дар у меня такой… меня и родные… маменька трижды на ярмарке забывала. Там людей много, я пугалась и вот… последнего раза меня два дня искали… и маменька сказала, что больше на ярмарку брать меня не станет, потому что к нее нервы слабые. А я же не виновата. Дар просто… я чуть отошла… там блеснуло что-то, а когда вернулась, то их… не успела. И куда идти не знаю.

Лешек протянул руку.

— Я знаю.

Ее ладошка оказалась теплой, а пальцы дрожали, и вид у девицы был на редкость неподходящий для этаких прогулок. Вон, платье тоненькое, коротенькое, когда сидит, то и коленки ободранные видны. И девица смутилась, потянула за подол, эти самые коленки прикрывая.

Зря.

Лешек бы еще поглядел.

— Звать-то тебя как, чудо?

— Дарья, — сказала она и, тихонько вздохнув, добавила. — Только… вы ж все равно забудете… все забывают.

Лешек не стал расстраивать: у змей память на редкость хорошая. А еще от девицы пахло молочным янтарем, и самую капельку — медом… мед Лешек любил, особенно, если гречишный.

Волосы у Дарьи аккурат такого вот колеру, темненькие и завиваются.

— Папенька вот… он же с даром тоже, от него и братьям моим передалось, но с ними, он говорил, всяко попроще будет, а я… я когда пугаюсь, оно особенно сильно получается, непроизвольно… а пугаюсь я часто.

Она шла рядышком, и набойки туфелек цокали по камням, что копытца.

Невысокая.

Аккуратная вся какая-то. Личико вот остренькое, с подбородком мягким и огромнючими глазами золотого колера. Лешек даже сглотнул, до того вдруг захотелось заглянуть в них и убедится, вправду ль золотые. Но удержался.

— Мне настойку делают… только я от нее спать все время хочу. Не знаю, что хуже, спать или постоянно теряться. Теряться-то я с большего привыкла, приучилась сама.

— А во дворце чего делаете?

Лешек остановился и, сняв испачканный, местами драный, а то и вовсе сгоревший пиджачишко, набросил на плечи новой знакомой.

Мед.

И нефрит молочный, той редкой породы, которая не каждому мастеру глянется. И еще собственно молоко, парное, с высокой шапкой пены.

— Так конкурс же… матушка захотела. Я ведь… мне ведь двадцать три почти… и матушка говорит, что в двадцать три неприлично безмужней быть. Она хотела сговорить меня, но сперва забывала тоже, а после… знакомиться стали, и понимаете… у нас и соседи есть хорошие, и матушкины приятельницы, только они… когда говорят, меня помнят, а взгляд отведут, и все… то есть, знают, что я есть, но вот зачем я им надобна…

…и правильно, и хорошо… а то знаем мы эти нравы провинциальные, сговорили б девчонку, едва десятый год ей пошел, а в четырнадцать и вовсе сговор в церкви скрепили, неразрушимым делая. И была б она теперь замужем, а не шлялась по подземельям в сомнительной компании.

Правда, тут же Лешек решил, что он-то аккурат компания найподходящая.

— Маменька пробовала женихов и к нам приглашать, и нам ездить гостеваться… только я…

— Пугалась?

Дарья кивнула и поникла.

— Но маменька все одно куда-нибудь да сговорила бы, только папенька ей запретил. Сказал, что мне такой муж, который, стоит за дверь выйти, то и не вспомнит про супругу, не надобен. А маменька тогда, что мне только в монастырь прямая дорога. И то не факт, что там про меня не забудут.