Вероника Мелан - Пообещай

Но. Вдруг?

И малодушно сознался себе, что в этом случае ощутит себя мелким человеком – эдакой неблагодарной скотиной, которая, получив подарок Бога, даже не сказала «спасибо».

Неужели эта версия имеет право на жизнь?

Он завис на этой абсурдной мысли. Его нетронутый кофе с бурой, похожей на морскую грязь пеной по краю кружки окончательно остыл.

Текли минуты; из мастерской доносились голоса, веселые матерки, музыка, а Дарин все никак не мог ответить себе на один-единственный вопрос: чего он так испугался этим утром – того, что она сумасшедшая? Или того, что Эмия в самом деле могла оказаться Эфиной?

Он даже чаем ее не напоил.

Ну, и оставил бы у себя еще на сутки-двое. Что потерял бы? Глядишь, разобрался бы в ситуации. Наихудший исход: она вынесла бы со съемной квартиры все ценное в виде старенького компьютера, монитора и утюга. Ничего, сообщил бы арендатору, что возместит урон позже. А возмещать бы не пришлось ввиду скорой смерти…

Кажется, он не выспался. Или переутомился. Или попросту сходит с ума, потому что до сих пор сидит на кухне, которую терпеть не может и никак не может вообразить, что проработает в этой чертовой мастерской еще хотя бы сутки.

Зарплата завтра. Чего он ждет?

Зачем подыхать в нелюбимых стенах? Не увидев мир? Даже не попробовав выбраться из картонной коробки, которую сам же ошибочно именовал «зоной комфорта»?

Кружку он поставил на стол спокойно, без неприязни и стука. Крошки с ладоней аккуратно стряхнул в урну – не мимо.

Сегодня вечером он зайдет (пусть и не по пути) в большой супермаркет и купит самых вкусных в Бердинске пельменей.

А перед этим напишет заявление об уходе.

Возможно, не самое гениальное или своевременное решение, но ему вдруг стало легче – упали на пол невидимые цепи, соскользнул ошейник.

(Jesse Cook – Cascada)

С работы его отпустили, но не без уговоров и не без мысленного плевка вслед. На руки выдали жалких восемнадцать тысяч, полностью лишили премиальных – сказали: «Надо было за две недели…»

Удивленно и расстроено спросил на прощание Стас: «Ты чего?»

Ничего, доработал.

Вместо ответа Дар похлопал его по плечу.

Это время года он любил меньше всего – всюду грязь, просевшие сугробы, лед с крыш. Вот чуть позже, через месяц, когда снег стает, а вода высохнет, когда проклюнется зелень…

Он уже не увидит.

Есть то, что есть: низкое небо над головой, морось в воздухе.

Трамвай звенел, как ведро с гайками, и довольно шустро гнал вперед. Раскачивался из стороны в сторону, будто пьяный, отмечал своим присутствием остановки, впускал и выпускал пассажиров.

Дар сел в него, потому что не хотел идти четыре остановки пешком. Этим вечером он решил-таки побаловать себя долгожданными пельменями – не простыми, но особенно вкусными, какими однажды накормил его Стас (почти тысяча за килограмм!). Баснословные деньги, но «Ласточка» не торговала обычными продуктами. Туда везли диковинки из Заречья, и потому ценники с продуктов взирали наглые, «зажравшиеся». Потому, наверное, те пельмени ему и запомнились.

За окном вечерний город; внутри тяжело, будто мешок с песком.

Зачем ушел с работы? Ведь теперь один, и никто не прогонит мыслей – ни друзья, ни идиот-директор, ни случайно встреченные на жизненном пути «однодневные» клиенты. Порой требовательные.

Работа отвлекала – вот почему он хотел доработать в мастерской до конца. Чтобы не думать, не быть ответственным за то, что потонул в страхах, не нырнуть в депрессию раньше времени.

Кажется, уже нырнул. В обед вспомнил Эмию, проникся непривычным бунтарским духом, восстал против оков.

Восстал…

Кто теперь отдерет его жопу от дивана? Кто заставит сесть в автобус и смотреть на мир, который скоро от него отвернется? Это вдвоем хорошо, а одному больно.

Не купить бы в «Ласточке» ящик пива, только бы не поддаться унынию.

Сам того не замечая, Дарин принялся разматывать бинт с руки. Снял порядком замаравшуюся марлю, затем фольгу, под которой потела кожа, со смесью привычного равнодушия и раздражения уставился на ладонь, по которой, как ни в чем не бывало, перемещались точки. Как глубинные фонарики – прямо в мясе…

Очнулся, что кто-то может увидеть, спустя пару секунд, судорожно обернулся. На его руку, совершенно искренне распахнув от удивления рот, смотрел мальчуган лет десяти с ранцем за спиной.

Дар не удержался, хмыкнул:

– Классно?

Пацан с благоговением кивнул.

– Ага! Дядь, научи меня, что б такие же?

Если бы не дикие цены, которые отпугивали из «Ласточки» обыкновенных покупателей, если бы не пустые залы, если бы несвоевременное стечение обстоятельств в виде его жесткого решения ни за что не баловать себя иностранным пивом (знал, потом купит еще и еще), он ни за что бы не подошел к кассе именно в эту минуту и не услышал бы голос, заставивший его вздрогнуть.

– Вы меня не понимаете, не слышите? Почему Вы слушаете, но не слышите? – она говорила негромко и разочарованно. – Ведь люди сильны именно человечностью и гуманностью, а вовсе не грубостью и глухотой. Почему Вы не позволяете мне увидеть человека, который владеет всеми этими продуктами?

Эмия стояла по ту сторону касс. Он отлично ее видел, потому что «Ласточка» по обыкновению пустовала – голые транспортерные ленты, скучающие кассиры в количестве четырех человек. Все тетки, разожранные, как рыбы на тонне червяков.

– Простите, но директор уже ушел. И пускать к нему не положено.

– А к кому положено? У кого я могу попросить вот эту самую булочку?

– За эту булочку Вы можете просто заплатить. И тогда не придется просить.

– Но я хочу попросить, потому что платить мне нечем.

«Этой самой булочкой», завернутой в прозрачный целлофан, Эмия потрясла перед лицами двух хмурых охранников и старшего менеджера, которая с настороженным видом тыкала в кнопки сотового – видимо, вызывала «подмогу».

Дар не успел даже подумать, когда, оставив пельмени на ленте, вдруг понесся к охранникам. В три прыжка преодолел разделявшее их расстояние, с маху схватил Эмию за плечи и затараторил так гладко, будто с самого утра репетировал речь:

– Постойте, не зовите никого! Это моя… жена. Она не в себе, понимаете? Недавно стресс, большая потеря, иногда ведет себя странно. Давайте я заплачу за все, что она взяла, хорошо? Булочка? Что еще? Что еще ты брала?

Плечи под его рукой напряглись; Дарин, будто в замедленном воспроизведении пленки наблюдал, как разглаживаются лица на лбах охранников, как мелькает презрение и раздражение в глазах менеджера. Но рука, держащая телефон, опускается, убирает сотовый в карман – они поверили .

– Я больше…

– Т-с-с-с, дорогая, сейчас пойдем домой. Я за все заплачу.