Ульяна Соболева - Пока смерть не обручит нас [СИ]

– Элизабет Блэр, – передо мной появился «прокурор», он скрестил руки за спиной, – в виду обвинений, тяжких обвинения в колдовстве вам не дается право голоса. Так как и он может являться орудием, которое вы используете против церкви и человечества. Но вы можете кивать или качать отрицательно головой, отвечая на мои вопросы. Вы понимаете, что я говорю?

Я кивнула.

– Вот и хорошо. Правда ли, что вы своим колдовством помогали вашему отцу осуществлять свои гнусные преступления и убивать невинных адоровцев?

Я отрицательно задергала головой. Капюшон слегка спал, но мне его снова натянули на лоб.

– То есть вы не прибегали к заклинаниям, и монахини не носили вам кровь адоровских младенцев, чтобы укрепить вашу силу?

Я замычала отрицательно, качая головой и чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

– А обвинения в колдовстве? Вы ведьма?

Снова качаю головой, как истеричка, чувствуя, как хочется заорать, выплюнуть проклятый кляп изо рта и заорать его имя. Заорать хоть что-то, чтобы посмотрел на меня, чтобы подал хоть какой-то знак и успокоил. Если…если я поверю, что это не он, то я, наверное, просто умру от отчаяния или сойду с ума.

«Прокурор» кивнул стражникам, и прежде чем я поняла, что они собираются сделать, один из них разодрал на мне платье. Вспорол кинжалом на левой руке, и оно обвисло лохмотьями на поясе. Я тут же инстинктивно закрыла грудь, прикрытую лишь тонкой белой сорочкой, руками. Неловко дернулась, и капюшон таки спал назад. Волосы водопадом рассыпались по спине и упали мне на лицо.

Зал дернулся, зароптал, и я увидела, как в меня впились сотни мужских глаз с каким-то алчным, бешеным блеском. Какая-то дикая волна похоти, от которой затрещал сам воздух и раскалился до предела.

– Вашу ж мать! Святые угодники! – раздался мужской стон.

– Такой красотой обладают только ведьмы! – чей-то хриплый голос.

– Отрежьте ей патлы! Сожгите их!

Заорала одна из женщин и другие ее подхватили.

– Ведьма! Такая белая кожа может быть только у мерзкой колдуньи! Она приворожит наших мужчин! Она сожрет наших детей!

А я посмотрела на Ламберта, который подался вперед, впившись одной рукой в поручень кресла. Теперь он уже смотрел на меня, и его темно-серые глаза казалось прожигали насквозь. Казалось, кожа задымится от этого взгляда, от этого безумного блеска, по которому я так соскучилась. Стражник схватил меня за левую руку и поднял ее насильно вверх.

– Клеймо ведьмы! Черная змея с жалом! – завопил «прокурор».

Ламберт-Михаил царапнул глазами мое лицо и опустил взгляд к груди, прикрытой тоненькой материей сорочки, прилипшей к воспаленной коже, и снова поднял глаза к моему лицу. Тяжелый взгляд, знакомый мне далеко не один год. Взгляд исподлобья, взгляд весом в несколько тон… Взгляд, от которого становится трудно дышать.

– Вы так же отрицаете, что эммм… хммм… совокуплялись с самим Сатаной?

Я не верю, что слышу это! Нееет! Нет же! Если только мой бывший муж не есть сам Сатана! Потому что за всю мою жизнь я совокуплялась только с ним.

Ламберт совершенно неожиданно резко повернулся и посмотрел на «прокурора».

– Пусть ее проверят прямо сейчас! Пусть удостоверятся в том, что эта грязная женщина лжет и суд честный в своих обвинениях.

Голос герцога заставил всех замолчать, и стихли даже ропот стражников у выхода из залы и голоса людей снаружи.

– Пусть ее осмотрит лекарь и вынесет свой вердикт. Если графиня Блэр не девственница, ее казнят сегодня же, но вначале отдадут на потеху солдатам.

О Боги! Какая девственность? Я была замужем… Мою девственность он и забрал несколько лет назад. Я хотела было кинуться к трону, но меня удержали, а мой взгляд скрестился с дымчатыми глазами моего мужа. Я увидела, как изогнулся в ухмылке красивый и безумно чувственный рот, но эта ухмылка не коснулась его глаз.

Он сдержал свое слово. Герцог Ламберт был на редкость честным человеком, хотя в отношении того – человек ли он, я не была уверена с самой первой встречи. И за время своего пребывания в замке поняла, что в этом были не уверены и другие. То, как они все смотрели на него, как склоняли головы, едва он появлялся, и не осмеливались поднять на него взгляд. Стоило Моргану заговорить, и смолкали все голоса, воцарялась тишина, как будто они боялись… смертельно его боялись. В свой первый день на конюшне я поняла, что это далеко не самое худшее, что могло со мной произойти, и в какой-то мере находиться подальше от герцога и его бешеного нрава намного лучше, чем мозолить ему глаза, пребывая в замке. И все же внутри саднило этим едким разочарованием, этим пониманием, что меня намеренно унижают и тыкают лицом в грязь, чтоб я и в самом деле ощутила себя полным ничтожеством… И пусть я не Элизабет Блэр… но Моргану Ламберту удалось пробудить во мне это ощущение собственной никчемности, как и невыносимое влечение, которому нет ни единого объяснения, кроме одинаковой внешности с моим мужем.

Работе меня учил пожилой конюх Шварц. Он напоминал мне гнома Ворчуна. Не потому что был мал ростом, а скорее, выражением лица, большим носом-картошкой с сизыми венами на кончике. Его глаза слегка косили, и очень маленькие круглые очки придавали вытянутому лицу еще больше забавности. Седые волосы щеткой торчали из-под великоватой потрёпанной шляпы, похожей на колпак, а башмаки с чуть загнутыми носками дополняли образ, как и хромота на одну ногу. Я бы назвала его безобразным, если бы не его уважительное отношение и какое-то внутреннее благородство. Я думала, что этому миру оно совершенно чуждо. Шварцу помогал молодой парнишка Оливер. Не знаю, сколько ему лет, но он моложе меня самой… точнее, моложе Элизабет, а меня и подавно. Огромного роста, похожий, скорее, на гориллу, а не на человека, светло-соломенную гориллу под два метра ростом, обросшую мышцами, с широченными запястьями, бычьей шеей и тяжелой поступью. Его квадратное лицо с тяжелым подбородком было очень добродушным, а светло-голубые глаза светились каким-то внутренним огнем, не подвластным пониманию. Едва он меня увидел, как его покрытые юношеским пухом щеки залил румянец.

– Что уставился? Иди займись Ураганом, он вчера колючку загнал в ногу.

Парень беспрекословно послушался и тут же ушел в соседнее стойло.

Рядом с лошадьми Шварц преображался, его неопределенного цвета глазки начинали светиться и гореть ярким пламенем, он со страстью и азартом рассказывал мне о каждом питомце, описывал какими болезнями они переболели, сколько им лет и когда и у кого день рождения. Каким образом попали к герцогу и кем были их родители. Миша обожал лошадей, мы часто ездили на ипподром, и он научил меня верховой езде. Конечно, я не была в этом профессионалом, но влезть в седло могла.