Kapkan - Запах Вереска [СИ]

Это конец… Гор осознает это в доли секунды. От этого города не останется ничего, так же, как и от остальных. Он вздрагивает, когда мертвый холод глубоких голубых глаз смотрит в его собственные. От этого взгляда мороз по коже, а шерсть встает дыбом на загривке. Огонь сотнями языков мерцает перед ними, но его свет не добирается до их дна. Там нет ничего, кроме абсолютной пустоты. И душа больным комком сворачивается под самым сердцем, скуля и пытаясь скрыться.

Гор с трудом стряхивает наваждение и отступает назад. Он глубоко вздыхает, когда тяжелый взгляд отрывается от него. Он не хочет знать на кого сейчас перешло внимание проклятого Небесного. Оборотень сосредотачивается и, наконец, слышит надрывающегося Ривера в комме. Он бежит вниз по улице и пытается по мере сил обойти дерущихся. Это получается с трудом, потому что свихнувшаяся толпа только и ищет, кого разорвать на куски. Он бьет кого-то, разрывает чье-то горло и прокладывает путь к своим. Те уже вывезли всех на машинах за черту города и ждали его. И чем ближе он подходил, тем тревожней становилось. Потому что все они были потрепанней, чем он видел их в последний раз. Ответом на немой вопрос стали бесчувственные тела, связанные магическими путами, и нервный доклад о разом психанувших индивидуумах. Он слушал своих ребят, не отрывая глаз от пылающих небоскребов.

— Уходим, — хрипло произнес Гор.

— Но сэр…

— Уходим, пока он позволяет, — рыкнул Блэк и, ничего не объясняя, первым сел в машину.

Он бросил прощальный взгляд на кровавые тонкие ручейки, ползущие по покрывающемуся инеем асфальту, и ударил по газам. Черный фургон рвануло с места и понесло по чернеющей трассе мимо превращающихся в золу домов и ферм…

Прошло больше тысяч лет, а на земле не изменилось ничего. Ни люди, ни их суть. Он видит их нутро, читает души, и все они похожи одна на другую. Все те же страсти и те же пороки. Он дергает за них, как умелый кукловод за ниточки своей шарнирной марионетки. Он лишь снимает все ограничения, обнажает их мысли и порывы. И получает эффект, который даже превосходит его ожидания. А они уже грызут друг другу глотки, пока он с наслаждением вдыхает запах их безумия. Слизывая их ненависть со своих губ, и насмешливо смотря на черные небеса, в которых бьют бледные молнии. Самые красивые и самые любимые творения его бывших братьев и сестер. Их прекрасные детки, которые по одному лишь щелчку кинулись топить чудесный мир в собственной крови. И почему он отказывал все это время себе в этом удовольствии?

Колокола бьют под крышей церкви и добавляют всей ситуации еще больше драматизма. Это заставляет хмыкнуть и отвести на мгновение взгляд от взрывающихся улиц. Потому что совсем рядом бьется сердце Гора. И тот смотрит на него с таким неверием и ужасом, что становится даже смешно. А перед глазами встает картина изломанного и окровавленного тела. Ему интересно, как долго хватит Криса, если он сейчас свернет шею этому молодому волку? Как долго еще протянет подыхающий столько лет Кристи, пока окончательно не потеряет рассудок? Ему хватит недели, или, может, он протянет весь месяц? Он может выяснить это опытным путем всего за один взмах своего клинка.

Оборотень резко разворачивается и летит в сторону своей героической группы. Холодный взгляд падает на резиденцию Понтифика, где у кованых ворот режет на куски друг друга охрана. Он выпрямляется и летит вниз, грациозно опустившись прямо перед ними, и под его силой всю эту кровавую свору сметает вместе с воротами. Проклятый Небесный сворачивает свои крылья за спиной, и железные кончики наростов цепляются друг за друга, превращая их в рванный пепельный плащ. Он скрещивает руки за спиной и неспешной походкой направляется по вымощенной булыжником площади к пятиэтажному зданию. А вокруг него продолжают раздаваться выстрелы и громыхать взрывы. Кто-то забивает кого-то прямо на ступеньках, и в окна летят камни. Тяжелые белые двери слетают с петель, и внутри с верхних этажей летят бумаги. Везде слышны крики и рыдания. Он проходит мимо всего этого и, насвистывая пошленькую песенку, поднимается по лестнице. Постепенно растворяясь в воздухе. Только никуда не исчезает ни стук кованых сапог по мраморному полу, ни леденящий свист. И эти звуки единственное, что четко выделяются в этой бешеной какофонии…

Валентин приходит в себя урывками. Большую часть времени он задыхается от сводящей с ума боли и пытается вырваться из своих оков. Только те с каждой новой попыткой становятся все прочней. Он не помнит, сколько времени уже лежит в этих сырых подвалах. Ощущение времени подводит его, и остается одна лишь взрывающая мозг боль. Он чувствует ее так долго, что успевает забыть, каково без нее.

Они приходят к нему каждую ночь и не покидают до самого утра. Они никогда ничего не спрашивают и не требуют. Только меняется очередность пыток. Они рвут на части его тело. Срезают кожу медленно, словно выводят узоры, и ломают его кости. Они вырывают его ногти и прижигают глаза. Они избивают его кнутами из зачарованного серебра и вскрывают внутренности. Он видит алчный блеск в их глазах и черную ненависть.

Он терпит. Терпит первые месяцы, но потом срывает голос в криках. Его раны перестают затягиваться, покрываются гноем, и в голове воцаряется туман от препаратов, которыми травят его кровь. Магия мечется, запертая внутри, и выедает его, не найдя выхода. А в умирающем разуме бьется только одно имя.

Питер…

Его держит только пара. Он чувствует своего мальчика так остро. Он захлебывается его болью и сходит с ума, мечась в своих оковах, когда слышит его крики. Он воет, словно безумный, но вырваться нет сил. Они медленно убивают его и ломают все внутри. У них нет спасения, нет будущего. Черный альфа может радоваться, его враг захлебывается собственной кровью и, потеряв все, скулит, как бесхребетный сопляк.

Он теряет сознание и открывает глаза, когда после очередного сеанса пыток его тащат в камеру. Они бросают его на пол и уходят, насмешливо обсуждая его позорные мольбы. Измученный разум все еще выворачивает от запаха крови его любимого. Перед глазами все чернеет, и он уже не слышит ничего. В себя он приходит только через несколько суток, когда его грубо дергают за ошейник и вытаскивают наружу.

Капкан грубо сжимает и без того истерзанное горло. Перед глазами вспыхивают белые пятна, а в нос бьет запах чистого воздуха. Его так много, что он захлебывается им. Грудь сдавливает, и над ухом раздается треск электрической дубинки. Последним воспоминанием становится тупая боль в затылке, и мир снова темнеет.

В последний раз, когда он открывает глаза, он лежит, прикованный цепями, которые приколоты к полу. Он с ног до головы опутан мерцающим металлом и может подняться только на колени. Вокруг него роскошь. Стены покрыты щедрой росписью из библейских сказаний. Позолоченные ангелочки ухмыляются ему с белых высоких колон, а молочный высокий потолок покрыт искусной резьбой. Огромный зал почти пуст, если не считать письменного стола с креслом с позолотой, картин эпохи возрождения и грубых каменных плит, на одной из которых он сейчас находится.