Дж. Андрижески - Шулер

Мир блекнет вокруг обветренного лица безымянного солдата, ревностно рассказывающего что-то ему. Детали на мгновение остаются со мной — запах гниющих трупов и грязной одежды, горелой плоти, навеки отпечатавшейся в его разуме, знании, что друзья и даже родственники сгорели в тех печах, что люди делают это уже не только друг с другом.

Затем все это исчезло.

… Я резко дёргаюсь. Я в каком-то другом месте. Теперь уже в помещении, согретом огнём, который пылает в камине. Языки пламени отбрасывают танцующие тени на устаревшую комнату, которая здесь не кажется устаревшей.

Над камином висит зеркало. Свежие цветы благоухают в цветастой вазе с ручками-крыльями. Я смотрю в зеркальное стекло, вижу комнату, омытую тонами пыльной розы с украшениями из розового дерева. Свет лампы согревает витражный абажур возле тяжёлого гардеробного шкафа.

На мгновение звуки трещащего влажного дерева отвлекают меня.

Затем я слышу дыхание — тяжёлое, поверхностное дыхание в ритме, который я узнаю.

Я смотрю в сторону кровати. Пучки серых волос беспорядочно торчат на голых плечах мужчины и кое-где вдоль боков его широкой спины. Он испускает тихий хрип.

Женщину под ним я узнаю. Её густые тёмные кудри в художественном беспорядке разметались по постели. Она улыбается ему, но улыбка искусственная, отработанная. Дрожь отвращения доходит до меня, когда она смотрит в его лицо; но чувство пропадает прежде, чем я осознаю, что оно не моё.

Женщина устала. Я ощущаю её недовольство как саван.

Дверь распахивается.

Звук громкий, но я могу лишь смотреть, вовсе не удивляясь тому, что вижу его — хотя теперь он выглядит иначе, старше, чем он когда-либо мне казался. Его глаза сияют, кажутся почти черными, когда он стоит в тени у двери. Мой взгляд опускается к его белым рукам с длинными пальцами.

Я вижу, что они стискивают деревянный черенок топора.

Женщина тоже видит его. Её голос полон ужаса, но не за себя. Её слова вырываются почти воплем.

— Рольф! Рольф, нет! Дорогой, нет!

Он идёт к ним по прямой линии, его длинные ноги движутся с бесшумной грацией, которую я узнаю.

— Рольф! Они знают, кто ты!

Он смотрит не на свою жену, а на белую кожу и всклокоченные седые волосы. Бловелт повернул голову, широко раскрыв глаза от шока, но он не вышел из жены Ревика.

Ревик замахивается топором прежде, чем закончил последний шаг, и вгоняет топор прямо между лопаток мужчины. Он впивается до самой толстой части лезвия.

Бловелт кричит.

Ревик толкает деревянное топорище вперёд, выдёргивает его со смачным влажным звуком, а Бловелт кричит и кричит и кричит…

Жена Ревика кричит вместе с ним.

Его лицо сохраняет недрогнувшую маску пустоты. Ревик поднимает лезвие и замахивается снова.

… Я потеряна. Я потеряна.

Я снова с ним — внутри него, возможно.

Фермерский дом погребён под снегом. Я лежу с ним и Элизой, двумя телами, съёжившимися под ветхими одеялами. Мужчина и женщина. Женщина беременна, как минимум на седьмом месяце, и она спит, но мужчина бодрствует.

Ревик лежит на спине в темноте, смотрит на падающий снег через квадратное окно в другом конце сеновала. Его лицо теперь кажется мне почти мёртвым.

Его глаза резко полыхают внезапной вспышкой света, и он поднимает голову.

Его кожа белее, тело похудело. Его борода короче и неровно подстрижена.

Он слушает. Его глаза выражают покорность, когда он смотрит на свою жену. Она тоже потеряла вес, и её тёмные волосы покрыты грязью, как солома висят вокруг впалых щёк. Под глазами синяки от усталости. Когда внизу распахиваются двери, он колеблется, затем бережно встряхивает её, будит. Услышав звуки в амбаре, она напрягается, стискивает его руку.

— Мы попались, — тихо говорит он. — Они знают, что мы здесь.

Её глаза широко распахиваются, как у напуганного животного.

— Нет…

— Тебе нужен доктор, Элли.

Она начинает спорить, но он прижимает палец к её губам. Он просто сидит там, когда капитан СС поднимает голову над краем сеновала, держа Лугар. Прежде чем мужчина успевает заговорить, Ревик привстаёт и поднимает руки, чтобы они были на виду.

— Рольф Шенк?

Ревик кивает.

— Это я.

— Вы арестованы.

Его жена, все ещё полулежащая рядом с ним, разражается рыданиями.

… Темнота наполняет меня, холод. Я слышу её последние слова к нему. Она думает, что он позволил поймать себя. Она думает, что это какая-то плохо прикрытая месть, оправдание, маскирующееся под поддельное благородство.

Он знает, что в её словах есть некоторая правда.

И все же он сделал это не по тем причинам, о которых думает она.

У него больше не было места, куда он мог бы отвести её.

«Ты так сильно хочешь умереть? Надеюсь, они будут тебя пытать! Надеюсь, они изобьют тебя до полусмерти…»

Она разражается слезами, цепляясь за него.

«Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя! Ты меня не любишь!»

… затем она тоже пропадает.

Не с чем бороться, и нечем бороться. Тихо доносится слабый шёпот голосов, покалывание тепла, которое он не совсем чувствует. Он знает, что это тоже его вина. Он не позволит голосам приблизиться настолько, чтобы почувствовать их. Он не хочет их фальшивых заверений. Он не хочет, чтобы они говорили ему вещи, которые он пока не может вынести.

Солдаты приходят и говорят, что его жена мертва, что ребёнок Бловелта убил её.

Когда он нападает на них, они смеются. Он нападает снова и снова, пока не причиняет кому-то урон, пока они не избивают его полностью. Он продолжает бороться, пока его тело не перестаёт функционировать. Свет пропал.

Он пропал.

… Я просыпаюсь одна во тьме.

Я гадаю, пробудилась ли я ото сна или просто пришла из другого места. Места онемения, темноты, бесконечной тишины. Я не чувствую себя живой. Я не помню, каково это — быть живой. Единственный признак того, что я все ещё продолжаю существовать, живёт в эмоциях слишком болезненных, слишком сокрушительных, чтобы их игнорировать.

Здесь также живёт злость, желание… чего-то.

Это что-то — смерть, но одна лишь смерть кажется пустой, неудовлетворительной. Его мышцы болят от неиспользования, и из всех имеющихся у него вещей он сейчас хотел бы использовать именно их.

Однако вместо этого он забавляется с их умами, если им хватает дурости остаться с ним наедине. Он напрягает единственную мышцу, которую может. Он игнорирует голоса, которые становятся все слабее и слабее по мере того, как он узнает новые следы в свете.

Они знают, что он такое.

Его брак признан недействительным. Он никогда не был женат.

У него также появляются последователи. Они оставляют ему записки, посылают рукописи. Некоторые считают его ангелом, а другие думают, что он дьявол. Он не дискриминирует; он ненавидит их всех.