Лилит Сэйнткроу - Дело о красной чуме

Они собрались у лестницы, изгои, собранные мисс Бэннон, слуги тихо шумели, когда свет их ошейников тускнел. Клэр слепо прошел мимо них.

«Нет, прошу… Боже, не Эмма. Я думал, у нее иммунитет!».

— Щит, — прошептал Финч, схватив рукав Клэра. — Он вне себя. Он…

— Плевать, — почти нежно сказал Клэр и вырвался из его хватки. Он прижал ладонь к перилам, поднял ногу.

На половине пути он услышал ее затрудненное дыхание, тихие всхлипы от конвульсий. Коридор вытянулся, как в кошмарах, дом снова содрогнулся, холод растекся по доскам и камням, от фундамента до крыши. Дверь ее гардеробной была открыта, газовые лампы шипели. Ведьмин огонь в клетках из серебристого металла тускнел и тоже шипел, отливая красным, когда тускнели ошейники, становясь ярче вместе с ними.

«Она борется за жизнь, наша дорогая волшебница», — сухой звук вырвался из его горла. Точно смешок, никак иначе. Ментаты не плакали.

Другой звук — шуршание. Свет виднелся из-под двери спальни мисс Бэннон. Странный запах — дымный, словно от благовоний, но Клэр не знал такой вид. И сладость чумы Морриса, жгущей ее хрупкое тело.

Даже ее воля не могла подавить эту катастрофу. Колени Клэра ослабели. Он заставил ноги выпрямиться, оказался в ее гардеробной, но видел только желтый свет, что лился из-под бледного дерева.

Звук стал пронзающим, казалось, плоть отделалась от плоти, как у мясника. Клэр поежился, потянулся к ручке. Он покачивался, как пьяный, его ноги оставляли темные следы. Запах благовоний стал густым, он слышал, как Микал поет без тона с шипением.

«Что он делает?».

Другой крик, и этот поднял дыбом все волосы на дрожащем теле Клэра. Яркий желтый свет мерцал, как пульс бегуна, и Клэр оказался на коленях, качал головой, словно не верил в происходящее.

Тишина была плотной, как бархат.

Петли тихо скрипнули, бледная дверь открылась. За ней было темно, как в полночь в Индасе. Казалось, тьма была живой стеной.

Из полумрака, шатаясь, вышел Щит. Мгновение он выглядел… прозрачным. Его глаза горели, желтый огонь был ярче тумана Лондиния, запах дыма был таким сильным, что чуть не сбил Клэра.

— Nå helaeth oavied, nagáni, — он пошатнулся, но спохватился и закрыл за собой дверь так, что она чуть не разбилась. Он отклонился, плечи столкнулись с ней с легким стуком, но он опустился на ковер и стал плотным.

Клэр моргнул. Это были проделки не восстановившегося зрения. Глаза Микала были прикрытыми, их желтое сияние на миг потускнело.

— Ах, — он сухо откашлялся, это не был влажный звук чумы. — Клэр, — он словно напомнил себе, кем был ментат.

Клэр задержал дыхание.

— Эмма, — прошептал он. Тишина убивала. Дом задержал дыхание тоже. — Она… будет жить, — он скривился, когда Клэр склонился вперед, хотя их разделяло достаточно расстояния. — Не трогайте меня!

Клэр отпрянул. Внизу была суета. Они скоро поднимутся — начнет, скорее всего, Валентинелли — чтобы посмотреть, что происходит.

— Микал, — он облизнул сухие губы, уперся пятками. Он скривился, вспомнив, что испачкал полы и ковры. — Что… что вы…

Он оскалил крепкие белые зубы, клыки были длинными и острыми, и Клэр отпрянул от его ненависти. На миг зрачки Щита показались другими, но когда Клэр посмотрел снова, они были обычными.

«Игра света. И все», — ведьмин огонь стал ярче в клетках, уже не шипел, а сиял ровно.

— Ментат, — Микал закрыл желтые глаза. Его мозолистые ладони лежали по бокам. — Запомни, что я скажу.

— Слушаю, — пробормотал Клэр.

— У моего вида есть пословица, — он кашлянул, но уже выглядел лучше, цвет восстанавливался. — Камень — это камень, а сердце — это сердце, — долгая пауза. — Понимаешь?

«Что…».

— Нет, — признался он. — Не понимаю.

— Хорошо, — Микал сильнее прижался к двери. — Скажи им, что она жива и будет жить, но пусть не поднимаются. Или я убью.

Он кашлянул.

— Кхм, да. Они будут рады, но…

— Иди, — тело Микала дернулось, словно кожа была оберткой… чего-то…

Клэр не помнил, как встал на ноги. Он поспешил по лестнице. Они поймали его, и он смог передать его слова. А потом он ничего не помнил, пока не проснулся два утра спустя в своей кровати.

* * *

— Вы сказали Ее величеству? — она прислонялась к подушкам, худая и слабая, волосы были убраны назад, но блестели и были спутанными. Ее глаза поразительно сияли, но Клэр решил, что это тоники, которые мадам Нойон поила ее каждые два часа.

— Что с пропавшими канистрами разобрались? Да.

«Но я не знаю, когда вы успели. Вы — чудо, мисс Бэннон».

— А еще я сказал, что перестану гонять химер, — продолжил Клэр, сев в кресло. Руки мисс Бэннон лежали на ее коленях, платье было красивым, воротник был из пышного кружева. Он старался не разглядывать ее спальню, подавлял улыбку при виде чувственных романов на столике у ее кровати рядом с малахитовым шаром на бронзовой подставке. Книги были пыльными, мисс Бэннон не успевала их читать.

У двери скрывался Микал. Он держался тени, и мисс Бэннон часто поглядывала в его сторону, словно пыталась разгадать.

— Химеры, — тихо повторила она. Это был не вопрос, но Клэр хмыкнул, будто в ответ.

— Раз доктор Вэнс мертв, конечно. Я не говорил ей, это вызвало бы… вопросы. Я побывал в паре домов, и жизнь супругу спасают. Он еще болен, но выздоровеет.

Губы мисс Бэннон дрогнули.

— Британия радуется, — отметила она. Но ее слова были натянутыми.

Он подавил желание вскинуть брови.

— Да. Лекарство распространилось достаточно быстро. Таршингейл постарался. Публично это его триумф. И меня это устраивает, — он поднял сверток с колен. — А это… Ее величество отправила вам. Она переживает.

Мисс Бэннон долго разглядывала сверток. Он был тяжелым, подарок точно был дорогой благодарностью. Он думал, что волшебница обрадуется. Но она разглядывала сверток, словно ядовитое существо, словно оно могло напасть.

А потом она забрала его и… оставила запечатанным на столике у кровати.

— Благодарю, мистер Клэр. Я напишу благодарность Ее величеству.

— Вот и все, — но он не спешил уходить. Он не знал, что произошло между королевой и ее слугой, пока он лежал без сознания. Что-то серьезное… но у него был другой вопрос, требующий ответа. — Мисс Бэннон.

Она устроилась удобнее и встретила его взгляд. Ее прямота теперь была видна сильнее, и ее серьги — длинные и из аметиста в серебряной оправе, подходящие к простой цепочке, сияющей символами — покачнулись, когда она сделала это, и устроились мило в ее кудрях.

Было приятно видеть ее такой снова. И никто из ее слуг не заболел.

Пора было спросить.

Он кашлянул.

— Вы что-то сделали со мной, пока я был в бреду, Эмма. Не отрицайте.

Она не стала, смотрела на него. А потом тень улыбки появилась на ее детском лице, но она молчала.