Ная Геярова - Леший. Четвертые врата (СИ)

– ...он лежал посреди комнаты, – закончил Кондрат, смотря в стол.

– Ты сказал, что направляясь в кабинет, уже догадывался, что потерпевший мертв.

– Да, – совершенно уверенно кивнул Леший, отчетливо понимая, что лучше бы ему молчать. Но, объяснить произошедшее как-то нужно было. И было не возможно это объяснить. – Почти подсознательно, так бывает…

Сидевший напротив него начальник главка, Жахов Степан Михалыч, перебиравший пальцами по столу, посмотрел на курящего у окна Фархада.

– Дело передадут Разумову. У него заберете.

Тот, молча, кивнул.

– Вот и хорошо! Будут вопросы, без удовольствия, но отвечу. Уведомите начальство.

Кондрат бросил взгляд на Фархада. Откуда-то издалека возник вопрос, какому начальству? А Степан Михалыч не начальство Фархаду? Но вопросы рассыпались под неприятным, сверлящим взглядом начальника.

– Кипр Иванович завернет всё как надо. Ну да не привыкать, – Степан Михалыч поднялся. – Однако у меня есть несколько вопросов и к вам…но, это потом. Не здесь. Надеюсь, у вас найдутся ответы.

– А с ним что? – Фархад выкинул недокуренную сигарету в окно.

– А что с ним… – начальник главка пожал плечами. – Поступай, как знаешь. Время до утра. Сам понимаешь, версию никто не примет. Синий свет, крик, смерть. Первое забудем, последнее оставим. Ребят подготовь – что, кому и как сказать... Доследование будет, но постараемся спустить на тормозах… – он повернулся к Лешему. – Вы батенька отдохните пару деньков…

– Я понимаю.

– Вот и хорошо, что понимаете. Фархад Шахмутдинович, – он тут же потерял интерес к Кондрату. – Проводите меня.

Дверь за ними закрылась бесшумно. Леший остался один в кабинете, посреди которого белым мелом вырисовывалась фигура ныне мертвого Стаса.

Нужно отвести глаза, просто встать и выйти. Кондрат не мог. Не мог и всё тут. Поджатые под себя ноги и скрюченные руки, вот таким он увидел паренька, когда преодолев слабость в ногах и жуткий бумкающий в венах страх, вошел в кабинет.

После он все это рассказывал и не один раз. Всё, кроме того, что увидал в глазах Стаса, ставших кристально голубыми.

Когда вошел Кондрат, Стас лежал, неестественно вывернув голову к двери. Следователь наклонился, не в силах оторвать взгляда от жуткой кристальной голубизны, точно так же как сейчас не мог оторваться от белой мелованной обводки. Голубые, призрачные глаза. Таких не бывает у людей. По крайней мере, у всех тех, кого он видел. Кондрат смотрел в них, и уже слышал громкий топот ног дежурного и еще кого то... Глаза вспыхнули ясным, синим светом, на секунду ослепив Лешего. И был она настолько яркий, что показалось, вокруг нет ничего кроме чистого кристально-синего света. И где-то на самом краю вдруг шевельнулась тень, она потянулась вверх. И было слышно тяжелое дыхание с хрипотцой… «Это не я, это лишь тень меня. Тень не заменит моё я. Тень обманчива, но так похожа. Но это не я».

– Леший! – синева рассыпалась осколками у ног и тут же пропала. В дверь долбились.

«Когда я успел закрыться?» – мысли медленные, еле ворочающиеся, проплыли глубоко в подсознании, в то время когда Леший уже проворачивал в замке ключ.

– Что? В чем дело?.. – голос Семена осекся. – Черт! – позади послышался глухой мат. – Е..ть твою мать!

Кондрат отошел от двери, пропуская коллег, и снова уставился в глаза покойному.

– Вот, он... синий свет... – голос майора дрожащий, хриплый, самому показался чужим. Он еле говорил, с трудом подбирая слова и ещё не понимая произошедшего. «Так не бывает!», стучало пульсом в голове, и обдавала холодом. Дрожь пробивала внутренности и упиралась в конечности. – Я видел... его убил свет… синий-синий свет… Он дышал мне в лицо. Он был живой…

Семен схватил Кондрата за плечи и тряхнул.

– Приди в себя Леший! Что произошло? Влад, воды! Тим, звони Фархаду!

Кто-то подставил стул и Кондрат сел. Не сводя взгляда от Стаса. В глазах покойного уже не было синевы. Они были плотно прикрыты. Но отчего-то Лешему чудился из-под век чуть заметный затухающий синий свет.

Где-то близко, за стеной, раздался вой скорой. Тут же тихий мат Семена.

– Влад, не пускай никого, пока Фархад не приедет.

И голос из коридора.

– Нас вызывали на труп…

Труп. Кондрат всмотрелся в мертвого Стаса, на лице того застыла пугающая посмертная улыбка.

Домой он шел уже под утро.

Можно было вызвать такси, но не хотелось. От дневной духоты не осталось и следа. Пахло озоном, тянуло влагой и прохладой – не осенней, ночной. Кондрат запахнул легкую куртку, в очередной раз поблагодарив самого себя за предусмотрительность. Еще месяц назад закинул в кабинетный шкаф куртенку, так, на всякий случай. Вот и пригодилась.

Леший свернул в переулок. В который раз посетовал на отсутствие освещения. Вернее, освещение должно было быть. По крайней мере, здесь высились столбы и круглые фонари, и лампочки в них регулярно меняли. Вот только загорались они раз-два в неделю, остальное время, улочку по которой каждый день проходил Леший, освещали только окна близлежащих домов, да пара фонарей у здания психушки. Те горели всегда, и днем и ночью, освещая железные ворота и высокий кирпичный забор. Отчего это здание находилось в центре города? Кто его знает… Собственно, когда его строили, в далекие совдеповские времена, Первомайский район еще центром не считался, скорее быстро разрастающейся окраиной. Окраина после стала центром Яндыря, а больничку так здесь и оставили. Может, не предлагалось другого здание администрацией города.

А может строить по-новому больницу подобного типа, со всеми её профилями, никому не хотелось. Короче, психиатрическая больница стояла в центре, если не считать того, что чтобы пройти к ней, нужно было вырулить на узкую улочку, пересечь полквартала, и свернуть под арку кубика пятиэтажек. Сразу за ними небольшой парк, еще одна арка и тянувшиеся с одной стороны сталинки и с другой та самая больница. К слову, перед высоким забором вытянута аллея деревьев нависающих над широким тротуаром с уютными скамейками. Если кто не знает, что находится за высоким, кирпичным забором, то очень милое и уютное местечко.

Дом майора Лешего выходил аккурат на аллею, и он много раз наблюдал прогуливающихся по тротуару молодых людей, мамочек с колясками, старушек с авоськами и старичков с газетками. Последние здесь бывали постоянными гостями. В пиджачках, с тросточками, они сидели на скамейках, редко читали, но свернутую газету неизменно держали в руках. Чаще разговаривали с такими же старичками или молоденькими мамочками с колясками и гомонящей малышней. Совсем уж редко какой-нибудь одинокий старик сидел оперевшись на трость, смотрел на старые деревья и высокую кирпичную стену. В такие моменты вся аллея казалась старой, одинокой, задумчивой. Было в них некое единение: аллея с древними дубами и высокой стеной, и старички с неизменной газеткой в морщинистых руках.