Эми Кауфман - Расколотый мир

Она позволяет мне убрать волосы с ее лица, провести грубыми кончиками пальцев по гладкой коже ее щеки, ожидая, когда я соберу свои рассеянные мысли. Я выбрал свою сторону в пещере, когда мы бежали от Макбрайда, но я не знаю, какую сторону я выбрал. Я пытался спасти эту девушку, или я пытался остановить войну? Я не могу позволить себе думать о будущем до того дня, когда мне придется выбирать то или другое.

Все это угрожает вернуться сторицей, клубок вещей, с которыми я слишком устал сталкиваться. Есть только одна вещь, которую я знаю с абсолютной уверенностью, и когда я шепчу ее имя и снова наклоняюсь к ней, она позволяет мне. Ее рука покидает мою грудь и приглашает меня… она подставляет мне щеку, когда наши губы встречаются, уводя меня от бешеной истомы к чему-то медленному, чему-то тихому. Нечто реальному.

Мы оба делаем паузу, чтобы отдышаться некоторое время, и она наклоняет голову. Я целую ее висок и жду, когда она заговорит.

— Рано или поздно одному из нас придется сделать выбор, и, если мы сделаем его, мы сделаем неправильный. Мы единственные, кто может видеть, что происходит. Они нуждаются в нас. — Она, оказывается, выскользнула из моих рук, так что я не могу до нее дотянуться… или она до меня.

— Разве ты никогда не устаешь от необходимости? — Внезапно это все, из чего я состою: усталость, сердечная тоска по сестре, по двоюродному брату, по друзьям. Измученный гневом Макбрайда, горем Софии, своей собственной беспомощностью. Я хочу убежища. Я хочу Джубили.

— Не до этого момента. — Пораженная, но она стоит там, у двери, и она не обращается ко мне. Все во мне болит, но я тоже не обращаюсь к ней. Потому что она права.

— Иди. — Мне требуются все силы, чтобы позволить ей уйти. Ради людей, которые застрелят меня на месте. Тех, кто считает, что она убийца, а я предатель.

Она молчит, стоя и глядя на меня в течение двух глубоких, медленных вдохов. Затем ее рука шарит, ища дверную ручку, открыв которую, она уходит в ночь. Дверь хлопает за ее спиной с такой силой, что она пропускает защелку и снова вздрагивает от импульса.

Я ударяю ладонью о стену, ощущая жалящую боль, простреливающую до самого плеча. Когда дверь приоткрывается, я вижу, как она уходит. Я наблюдаю за ней, когда она проходит под прожекторами.

Перед тем как дверь закрывается, мне кажется, что вижу, как она, делая шаг, начинает замедляться. Затем пропасть, через которую я наблюдаю, исчезает, и после одного щелчка мы оба одиноки.

Девушка ждет. Она на космодроме, которого никогда раньше не видела, что вращается вокруг планеты, которую она не узнает. Все, что у нее есть, это одежда, которую она носит, и она приклеена к иллюминатору, сердце прыгает с каждым новым пристыковывающимся кораблем. Она уверена, что узнает свой, когда увидит.

К ней подходит мужчина, чтобы сказать ей, что исследовательское судно, на которое она была нанята, готово к отправке. Он провожает ее к правому причалу, где ее ждет маленький, но изящный корабль. Иллюминаторы мерцают золотисто-зеленым, и через них она бросает взгляд на людей — на ребенка с темными волосами, угрюмого подростка с поддельным идентификатором, пожилую женщину, которую она не узнает.

Ее сопровождающий, который тоже капитан, указывает в сторону трапа.

— Идешь?

Где-то, глубоко, глубоко в ее мыслях, что-то будоражит ее, уверенность в том, что этого никогда не было, что это не могло произойти сейчас. Ее жизнь пойдет не так. Будет темно и холодно, и, скорее всего, ненадолго, и сверкающие огни космического лайнера никогда не будут светить для нее.

— Я не могу, — произносит шепотом она слова, мучающие ее душу. Капитан поворачивается к ней, и она видит, как ее собственная боль отражается в его зеленых глазах. — Мне очень жаль. Я не могу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ДЖУБИЛИ

Я не помню, как возвратилась в свою комнату. Но внезапно я здесь, голова все еще кружится, кожу покалывает. Я шарю во тьме наугад, когда стелю кровать, что удается мне с легкостью. Это стало рутинной работой за последние года, когда в конце дня оказываешься слишком усталой, чтобы сделать что-нибудь еще. Я не могу позволить себе думать, и не могу позволить остановиться на бушующем во мне огненном адреналине. Не могу позволить себе повторить то, что случилось с Флинном.

Не могу позволить себе продолжать влюбляться в парня, который представляет собой все, с чем я боролась с восьми лет.

Но так как я фактически не могу перестать делать что-либо из этого, по крайней мере, я могу остановить себя от прикосновения к нему снова.

У меня нет завтра дежурства до середины утра, но я, так или иначе, просыпаюсь на рассвете, привычка слишком хорошо укоренилась во мне. От Мерендсена нет ни слова о нашем следующем шаге, что не дает выхода моей необходимости действовать, чтобы держать мысли подальше от опасной территории. Я должна дать своему телу, чтобы восстановиться, столько времени, сколько смогу, прежде чем снова выйду к забору. Там холодно, мокро и тяжело работается, мятежники невидимы на болоте, пули летят из ниоткуда. Они держатся слишком близко к базе, чтобы мы не могли нанести авиаудар, но слишком далеко, чтобы мы могли выбить их из-за наших укреплений. Мы вынуждены пригибаться, и грязь, сочась, попадает внутрь боевого костюма, который, подсыхая, вызывает неистовый зуд тела, а потом воняет, как болото, как бы я ни чистила его потом. Когда мы следуем за ними дальше в болота, они исчезают в никуда, увлекая нас на небезопасные земли как кочующие огоньки.

Всего несколько часов до дежурства, но кожа свербит для действий, и каждый раз, когда я замираю… каждый раз, когда я закрываю глаза… там Флинн.

«Одна правда» — сказал он, когда его губы нашли скрытое местечко под линией моей челюсти. Это реально.

Я надеваю мятую, неопрятную форму, что я носила вчера… стирка… сейчас это последнее дело на базе, и никто не собирается осуждать меня, что я выгляжу растрепанной, идя на пробежку. Недолго поколебавшись, я пристегиваю кобуру с пистолетом. С ней неудобно бегать, но сейчас неподходящее время, чтобы ходить по Эйвону безоружной. Я выбираю кроссовки вместо своих обычных ботинок и ухожу в туманный, холодный рассвет. С пасмурным небом Эйвона восход солнца происходит медленно, как будто сам свет замедляется, постепенно просачиваясь на ландшафт. Еще темно, но я вижу, что туман подсвечен сверху и через него проглядывает рассеянный солнечный свет.

Слишком опасно тренироваться как обычно: восемь километров бега по периметру базы, которые должны завершиться полосой препятствий в тренажерном зале. С мятежниками за заборами, знающими землю лучше, чем мы, мне не нравится идея бежать в десяти футах от кого-то невидимого с направленным на меня пистолетом.