Кэтрин Арден - Девушка в башне

Снег посинел вечером, и огонь стал ярче мира снаружи. Вася подняла голову и увидела Морозко, стоявшего в кольце света.

Вася сказала:

— Я не поеду домой.

— Это, — парировал он, — очевидно, хоть я и старался. Хочешь ехать сразу ночью?

Холодный ветер ударил по ветвям ели.

— Нет, — сказала она.

Он кивнул и сказал:

— Я разведу костер.

В этот раз она следила, когда он прижал ладонь к дереву, кора и ветвь стали сухими под его ладонью и обвалились. Она не знала, что он делал. Сначала дерево было живым, а потом стало хворостом. Ей хотелось отвести взгляд от его почти человеческой руки, что делала то, чего человек не мог.

Огонь заревел, Морозко бросил Васе мешок из кожи зайца, а сам пошел к белой кобылице. Вася поймала мешок рефлекторно, пошатнулась: он был тяжелее, чем выглядел. Она развязала его и увидела яблоки, каштаны, сыр и буханку черного хлеба. Она чуть не завопила от радости.

Морозко вернулся под ель и увидел, как она разбивает орехи ножом, жадно вытаскивает ядра грязными пальцами.

— Вот, — сказал он натянуто.

Она вскинула голову. Большой очищенный заяц свисал с его изящных пальцев.

— Спасибо! — вежливо воскликнула Вася. Она схватила тушку, нанизала и повесила над костром. Соловей любопытно заглянул под ель, обиженно посмотрел на нее при виде жарящегося мяса и пропал. Вася не обратила внимания, она жарила хлеб, пока ждала мясо. Хлеб потемнел, и она грызла его горячим, сыр стекал по его бокам. До этого она не ощущала голод, ведь почти умирала, но теперь тело напомнило ей, что горячая еда в Чудово была давно, а холодные дни превратили ее в кожу да кости. Она голодала.

Когда Вася смогла отдышаться, облизывая крошки с пальцев, заяц был почти готов, и Морозко удивленно смотрел на нее.

— От холода возникает голод, — объяснила она без надобности, ощущая себя бодрее, чем до этого.

— Знаю, — ответил он.

— Как ты убил зайца? — спросила она, крутя мясо жирными руками. Почти готово. — На нем нет следов.

Огонь плясал в его хрустальных глазах.

— Я заморозил его сердце.

Вася поежилась и больше не спрашивала.

Он не говорил, пока она ела мясо. Она села и еще раз поблагодарила, хоть и добавила:

— Если бы ты хотел меня спасти, можно было сделать это до того, как я оказалась при смерти.

— Ты все еще хочешь путешествовать, Василиса Петровна? — он ответил только этим.

Вася подумала о лучнике, свисте стрелы, грязи на коже, холоде, ужасе заболеть в одиночестве в глуши. Она подумала о закатах и золотых башнях, о мире, не ограниченном деревней и лесом.

— Да, — сказала она.

— Хорошо, — Морозко помрачнел. — Наелась?

— Да.

— Вставай. Я научу тебя сражаться ножом.

Она уставилась на него.

— От болезни слух пропал? — рявкнул он. — На ноги. Хочешь путешествовать, лучше уметь защищаться. Нож не отразит стрелы, но порой он полезен. Я не буду все время бегать по миру, спасая тебя от глупости.

Она неуверенно встала. Он потянулся наверх, сорвал сосульку с ветки. Лед стал мягче, менял форму в его руке.

Вася голодно смотрела, желая тоже творить чудеса.

В его пальцах сосулька стала длинным кинжалом, твердым и идеальным. Клинок был изо льда, рукоять — хрустальной. Холодное бледное оружие.

Морозко протянул его ей.

— Но… я не… — лепетала она, глядя на сияющий кинжал. Девочки не трогали оружие, кроме ножа на кухне или топорика для дров. И нож изо льда…

— Теперь да, — сказал он. — Путница, — огромный голубой лес был тихим, как церковь под луной, черные деревья поднимались к небу, сливаясь с тучами.

Вася подумала о братьях, как они учились владеть луком или мечом, и ей было странно ощущать себя такой.

— Держать нужно вот так, — сказал Морозко. Его пальцы накрыли ее, поправляя хватку. Его ладонь была ледяной. Она вздрогнула.

Он отпустил ее и отошел, лицо не изменилось. Кристаллы льда блестели в его темных волосах, похожий нож лежал в его ладони.

Вася сглотнула, во рту пересохло. Кинжал тянул руку к земле. Лед не был таким тяжелым.

— Вот так, — сказал Морозко.

В следующий миг она сплевывала снег, руку жгло, кинжал не было видно.

Она искала осколки, уверенная, что он разбился. Но он лежал целым, невинный и опасный, отражал свет огня.

Вася осторожно схватила его, как он показал ей, и попробовала снова.

Она пробовала много раз за долгую ночь, на следующий день и следующую ночь. Он показывал, как повернуть другое лезвие своим, как ударить кого — то внезапно разными способами.

Она была быстрой, как выяснилось, легко двигалась, но у нее не было силы воина. Она быстро уставала. Морозко был беспощаден, он двигался как ветер, его клинок попадал всюду без усилий.

— Где ты научился? — охнула она, подув на ноющие пальцы от падения. — Или сразу знал?

Он не ответил, а протянул руку. Вася поднялась сама.

— Научился? — тогда сказал он. В его голосе была горечь? — Как? Я был таким, я не менялся. Люди давно представили меч в моей руке. Боги пропадают, но не меняются. Попробуй снова.

Вася подняла кинжал и молчала.

Первой ночью они остановились, когда рука Васи задрожала, и клинок выпал из онемевших пальцев. Она склонилась, задыхаясь, тело болело. Лес трещал во тьме за светом костра.

Морозко взглянул на костер, и огонь стал выше, заревел. Вася благодарно опустилась на ветки и грела ладони.

— Ты научишь меня и магии? — спросила она. — Делать огонь взглядом?

Огонь вспыхнул, бросив резкие тени на лицо Морозко.

— Нет магии.

— Но ты…

— Что — то есть или его нет, Вася, — перебил он. — Если ты что — то хочешь, значит, у тебя этого нет, значит, ты не веришь, что оно там, и его там не будет. Огонь или есть, или нет. То, что ты зовешь магией, просто запрет миру быть не таким, как ты желаешь.

Ее уставшая голова не понимала это. Она нахмурилась.

— Но делать мир таким, как хочешь, не для юных, — добавил он. — Они хотят слишком многого.

— Откуда ты знаешь, чего я хочу? — не удержалась она.

— Потому что, — процедил он, — я значительно старше тебя.

— Ты бессмертный, — отметила она. — Ты ничего не хочешь?

Он затих, а потом сказал:

— Согрелась? Попробуем снова.

Четвертой ночью, когда Вася сидела с синяками у костра, и больно было так, что она не могла даже устроиться на спальном мешке и уснуть, она сказала:

— У меня есть вопрос.

Ее кинжал лежал на его колене, он водил ладонями по клинку. Краем глаза она замечала кристаллы льда, что следовали за его пальцами, делая лезвие гладким.

— Говори, — ответил он, не подняв взгляд. — Какой?

— Ты забрал моего отца, да? Я видела, как ты уехал с ним, когда Медведь…

Руки Морозко застыли. Выражение лица настойчиво намекало ей замолчать и идти спать. Но она не могла. Она столько думала об этом одинокими ночами в седле, когда холод не давал уснуть.