Анна Грэм - Зверь

— Я ничего не хочу добавлять, сэр.

— Мэйсон. Можете называть меня Мэйсон.

То как коряво и равнодушно он пытался выстроить мнимее доверие между ними, заставляло Эллен испытывать неловкость и досаду. Её затошнило. Безумно хотелось, чтобы агент прекратил свои попытки влезть ей в подкорку и озвучил, наконец, то, зачем пришёл.

— Это бумаги о неразглашении, — он положил перед ней листы с государственной эмблемой, а сверху придавил их протоколом медицинского освидетельствования, где чёрным по белому читался диагноз «шизофрения». — Не волнуйтесь, ваши показания учтены, это всего лишь страховка.

— Где подписать? — Эллен не хотела больше растягивать эту беседу. Она черкнула свою фамилию во всех местах, на которые указал ей толстый палец МакАдамса. Эллен не представляла, что может заставить её раскрыть рот и поведать кому-нибудь о том, что произошло с ней в Форт-Келли. Это было абсолютно невозможно. Она хотела отделаться от этих воспоминаний, как от дурного наваждения, не в силах больше переваривать их в себе. Ей хотелось уйти отсюда.

— Если вдруг вы захотите обсудить то, что произошло, то не стесняйтесь, звоните мне. Не нагружайте этим подруг, вашего парня или кого-то еще.

Мэйсон умело говорил об очевидных вещах, не называя их своими именами, прятал запугивание за заботой так, что Эллен становилось дурно от очевидного цинизма, которым было пропитано каждое его слово и действие. Он встал из-за стола, сгрёб бумаги в портфель и протянул ей визитку.

— Мы связались с вашими близкими, вас ждут в коридоре. Хорошего дня, мисс Барр.

На кожаном диване сидел Трэвис Харт, задумчиво вертя в руках бумажный стаканчик из-под выпитого кофе. Увидев её, он вскочил на ноги и почти бегом бросился к ней.

— Мне звонили из полиции, Эллен, — он наклонил голову, пытаясь сравняться с ней ростом и поймать её взгляд. — Боже, мне так жаль. Так жаль.

Харт сгрёб её в крепкие объятия, и Эллен повисла на нём, не в силах больше стоять на ногах. Он вывел её из здания и шёл с ней до самой парковки, поддерживая за плечи. Было солнечно, но в колючем, тяжёлом воздухе ощущалось приближение зимы. Эллен снова была в городе, в своей привычной, шумной среде взамен безжалостному молчанию сосновых лесов, но она не испытывала ни радости, ни облегчения, лишь желание забиться в тёмный угол и больше не высовываться.

— Эллен, ты чего не садишься? — Харт смотрел на неё поверх крыши своего авто, и Эллен поймала себя на мысли, что ждёт, когда ей откроют дверь. Но Адама рядом не было.

— Задумалась, — криво улыбнувшись, она дёрнула на себя ручку пассажирской двери.

Полированные бока встречных машин ловили солнечные блики и мерцали, словно короткие молнии, дорожные указатели проносились мимо, воскрешая в памяти знакомые названия, гладкое, серое полотно шоссе мерно шуршало под колёсами и навевало дрему. Эллен почти забыла, что такое нормальная дорога. Она почти забыла, что такое нормальная жизнь в мегаполисе и не понимала теперь, что оно такое, это нормально. «Не плачь обо мне. Живи нормальной жизнью», — сказал ей Адам, но не дал рецепта.

— Ты перестала отвечать на звонки, и я обратился в полицию. Неделю назад. Представляешь, неделю?! Не понимаю, за что плачу налоги.

Только сейчас Эллен начала выслушиваться в бормотание слева от себя. Трэвис пытался разговаривать с ней, пытался вытащить её из болота отчуждения от всего происходящего, и ей стало вдруг жаль его. Он снова был рядом, словно той некрасивой истории с кольцом не было. Словно он взял всю вину на себя, за то, что сделал это так не вовремя, хотя это она повела себя отвратительно.

— Кэтрин уволила тебя, но я позвонил ей и всё объяснил. Она извинялась, сказала, что восстановит тебя и даст ещё пару недель восстановиться. Она не звонила тебе?

— Не знаю, у меня телефон сломан.

— Я сегодня же куплю тебе новый.

— Трэв, мне нужно позвонить.

Она вдруг резко встрепенулась, выпрямилась на сиденье в струнку и протянула ему раскрытую ладонь. Всё вокруг обратилось в иллюзию перед фактом того, что она спокойно едет домой в машине бывшего, изнывая лишь от травм душевных, а Адам борется за жизнь где-то далеко, в военном госпитале, в который она не смогла его сопроводить. На лесопилке её удержало тогда тело брата.

Трэвис молча дал ей трубку. Она вынула из кармана бумажку.

— Добрый день. Я от Теодора Фишера. Я хочу узнать о состоянии, — она взглянула на листок, где Фишер написал его полное имя, — Адама Райли Бишопа.

Эллен услышала приглушённые разговоры и перещёлкивание клавиатуры. Эти звуки словно отделили её от остального мира плотной завесой напряжённого ожидания: она не замечала, как настороженно вслушивается в этот разговор Трэвис, не замечала, как сама тормошит уголок и без того замусоленной бумажки, как нервно дёргает ногой, врезаясь носком сапога в обивку салона.

— Мистер Бишоп успешно пережил операцию. Сейчас он в реанимации. Вы хотите оставить сообщение для него?

— Нет, я перезвоню, — Эллен резко сбросила вызов, почувствовав острую боль в желудке, которая заставила её согнуться пополам.

Она забыла, когда ела в последний раз, а новость о том, что он жив, без сознания, но жив, словно лишила организма последних защитных барьеров. Нервы лопнули, мышцы свело, кожа под манжетами и воротником куртки мерзко зазудела, Эллен хотелось выбросить себя в окно, как старую, отжившую своё рухлядь. Она навалилась лбом на стекло, пытаясь унять жар, вспыхнувший под сводами черепа.

Всё, что она могла бы сказать Адаму, не предназначалось для чужих ушей. Она не была уверена, что вообще хочет что-то говорить ему, и нужны ли ему эти слова. Она разрушила его жизнь. Подчистую. До самого фундамента. Одно лишь её появление на чёртовой лесопилке Форт-Келли стало толчком для начала чудовищных событий, в которых он потерял отца, убил своих кровных родичей, лишился дома, и в которых она сама потеряла брата. И потеряла себя. Что могли стоить её слова? Чего она сама стоила после того, как сгубила столько жизней?

Трэвис ничего не спросил у неё, когда она вернула ему трубку.

— Эллен, — вкрадчиво обратился он. — Если ты хочешь поговорить о том, что случилось… О брате…

— Нет, Трэвис, нет. Я не хочу, — она резко прервала его. — Я семь лет его не видела. За это время я успела смириться, что его больше нет.

Она уже наговорилась с полицией и ФБР так, что язык стоял во рту колом. Она казалась себе выпотрошенной, вывернутой наизнанку и сшитой заново грубыми стежками. Внутри словно чего-то не хватало. Все вокруг обернулось одним единственным «наплевать»: плевать, куда везут, что с ней будут делать, что будет с ней завтра. Глухая апатия и бессилие словно прибавили ей веса — Эллен чувствовала, что её вдавливает в спинку сиденья и что она вот-вот расползётся по нему, как восковая кукла на солнце.