Яся Белая - Отправляемся в полдень

Злюсь.

Потрошу форму: ложка! Ложка, б***ь! Этой он точно не жрёт, я бы знал.

В топку!

Купюра. Затёртая в хлам. Едва разбираю достоинство – трёшка. Насколько я знаю, тут ходят железные тьёнги. Так на хрена трёшка? Не понять какого государства и года. Не тянет Карпыч на нумизмата.

Топка полыхает прожорливо и ярко, обрадованная кормом, что я ей бросил. И тогда замечаю цифры в углу: 03 03 3999. Телефон? Шифр? Нужно запомнить. Пригодится. У каждого кода есть расшифровка.

Фото. Чёрно-белое, на нём Карпыч, куда моложе, но хмурый и в той же шапке. Рядом мальчик лет двенадцати с настороженным взглядом волчонка.

Билета нет.

– А ты крысёныш, оказывается.

Вздрагиваю, поворачиваюсь на голос. Карпыч в одних трусах и сапогах, а берданку наставляет.

– Знал бы, что ты за урод, бросил бы подыхать ублюдка.

Лезет в топку, выгребает, что может, голыми руками. Материт меня.

Сейчас только ногой пни – полетит в печь. И поминай как звали. Пока разберутся, я буду очень далеко и не здесь. Был бы. Но мне нужен билет.

Зато теперь берданка у меня.

Он встаёт медленно, задирает обожжённые руки. Волосы под мышками топорщатся. На плече наколка с девушкой. Урка, как есть. Алкаш грёбанный.

– Говори, где он?

Карпыч сплёвывает, щурится нехорошо.

– А ты, гнидник вонючий, берданку-то опусти. И давай как мужики перетрём. Если ты мужик?

Выбора нет. Опускаю оружие, но не кладу.

Карпыч молча бредёт к топчану, сопя одевается. Садится нога за ногу, сцепливает пальцы на остром колене.

– Ты, ушлёпок, всех по себе судишь?

– А ты нет?

– Отвечай! – прям как мой бывший начальник орёт. Тот, правда, плохо кончил.

– Оружие у меня. Так что сейчас я главный.

– Ты трусло, а не главный.

Сплёвывает в мою сторону. Почти попадает. Бить не стану, пока. Седлаю стул, ствол кладу на колени, опираюсь руками на спинку.

– Ну так где, дед?

Он не отвечает. Тянется за фоткой, где пацан. Разглаживает бережно, кладёт в карман. Там же и другая, с розоволосой девкой. Сентиментальный ублюдок.

– Это сын мой. Ради него и живу. Ради него всё. Думаешь, мне, старому, нужен какой-то грёбанный рай? Или Твердь эта Небесная? Мне нет, а ему – нужно. Вот и отдал билет. Пусть хоть сын поживёт, раз у меня не срослось. У тебя дети есть, а, Серёга?

Нет у меня детей! И не будет, если буду торчать здесь с тобой! Зубами скриплю, а он мне их заговаривает.

– Тебе билет нужен? – ухмыляется Карпыч. – Ну так сходи к моему сыночку и возьми. Он у меня нежадный, весь в меня. Может, и отдаст.

Наклоняет голову, щерится. Не разберёшь – оскал или улыбка.

– Схожу. Говори, куда.

– В Залесье.

– А поконретнее. Мне что-то влом по всему твоему Залесью за ним бегать.

– Бегать не будешь, он сам придёт.

– Ой ли! С чего ему не пойми к кому-то приходить?

– Из любопытства. Он у меня мальчик любознательный. Ему всегда были интересны лохи, которые сами в пасть лезут.

– Считай, презентация удалась. И я забоялся, ага. Так как его найти?

– Зайдёшь в Залесье, спросишь Тодора. И молись потом, чтобы у него было хорошее настроение.

– Ой-ой, я уже делаю в штанишки! У кого-то такой крутой сынок!

– Знаешь, почему мы с ним редко видимся? В последний раз, когда пересеклись, он пытался выдолбать мне глаз. Ложкой, – кивает на ту, что я кинул в топку, а он вытянул. – Было серьёзное испытание моих отцовских чувств.

– Тогда зачем ты отдал ему билет?

Карпыч пожимает тощими плечами.

– Сын же. Другого нет.

Ладно, будем решать проблемы по мере поступления.

– Говори, как в Залесье попасть.

– Пошли, – вон встаёт и бредёт к двери. – Да и берданку отдай. Чужака с оружием там пришьют сразу. А у меня охота на носу.

Стрелок из меня никакой, поэтому отдаю.

…На одинокой затерянной в заснеженных горах станции светит одинокий фонарь. Ветер злой, хочет содрать не только одежду, но и кожу от костей. Слова уносит, швыряет в нас лишь обрывки. Ни разговор – лай. Карпычивы наставления особенно.

И теперь мне его даже жаль.

Но поезд притормозит на две минуты – техническая стоянка. Нужно успеть скакануть в вагон. Там расплачусь: упёр две звезды, когда рылся в ящике. Они, по ходу, алмазные.

Довезут только до Рубежа. В Залесье поезда не ходят.

В Залесье никто не ходит, если хочет жить.

Я иду, потому что хочу.

Мне нужно попасть на «Харон». Это мой единственный шанс вернуться.

И уже когда прыгаю на подножку – проводника нет, ему зачем выходить? – Карпыч орёт:

– Эй, Серёга, передай Тодору… они забрали Барбоса. Слышишь, передай!

Ответить не успеваю. Поезд трогается, и дёргаю дверь и оказываюсь в пустоте вагона.

Больше никому, кроме меня, видать к Рубежу не надо.

За столиком боковушки двое мужиков в форме железнодорожников режутся в местное подобие домино. Карпыч как-то подбивал меня, но я не осилил.

Они оценивающе меня рассматривают.

– Здорово, мужик, – говорит один, помоложе, потягиваясь. – Каким ветром к нам?

– Попутным, – опускаюсь на сиденье напротив них. – У вас смотрю негусто пассажиров-то?

– Угу, – отзывается второй, полноватый, с добрым лицом и пышными усами. – Дураков нет. Прознали, что кашалоты совсем оборзели. Они нынче и ангелов не боятся. Впрочем, ангелы сюда вообще почти залетать перестали.

– Дерьмово оно, без ангелов.

– Не то слово. Того гляди и нас сожрут. Кашалоты эти.

– Страшные? – интересуюсь весело, подмигивая. Лучше сразу наладить контакт с попутчиками.

– А вот сам и узнаешь, – так же по-доброму отзывается усач. – Когда мы тобой расплатимся. Давай, Жека, тюкай его.

Боль обжигает затылок. Валюсь в бездну.

Приехал.

Глава 5. За право выбирать…

…резко сдвинутая штора, нестерпимый свет и командирский окрик: «Подъём!»

Женщина прямая, как корабельная мачта и такая же длинная, согнувшись под острым углом, рассматривает меня через пенсне.

Я, полная растрёпа, осоловело хлопаю глазами и судорожно пытаюсь сообразить: куда меня занесло и что происходит?

Накануне мне приснился жуткий сон про приют, похожий на бордель, дракона-инспектора, бога-живодёра и привлекательного незнакомца в чёрном. Он единственный нестрашный в том сне. Он – странный.

Кажется, он привёл меня в какой-то дом.

Меня там, вроде бы встретили, но не помню кто.

Помню ванну. Она подарила счастье, спокойствие и сон. Так бесцеремонно нарушенный теперь.

– Кто вы? И где папа?

И лишь позже понимаю, что комната совсем не похожа на мою. Слишком нарядно-старомодная, сливочно-бледно-зелённая. Добротная с гнутыми ножками и перилами. И кровать с пологом. У меня такой нет. И вообще, кажется будто я попала в картинку с комнатами викторианской Англии. У меня таких было много на компьютере.

Так? Компьютер! Попала… Был дождь, потом приют, потом дракон, потом Великий Охранитель с клубничными зайцами…