Екатерина Крылатова - Мой ангел-вредитель

Когда в палату вошла незнакомая медсестра, пришлось улыбнуться через силу. Все возятся со мной, как с писаной торбой. Не буду их огорчать, встану на ноги, потому что так надо. Я должна поправиться, встретиться с Артемием и умолять о прощении. Верну то, что украла, и уйду… Слезы на моих глазах испугали медсестру: женщина подумала, что мне больно, и спросила, где болит. Не в силах говорить, замотала головой. Вряд ли здесь есть обезболивающее для души.

…Оказывается, душа может болеть, и если болит, то гораздо сильнее тела…

***

Я быстро шла на поправку. Так быстро, что на шестой день меня отпустили домой на пару часов. Очень кстати, потому что жутко хотелось помыться и взять альбом с рисунками. Мама, которая привозила нужные вещи и сидела со мной практически круглые сутки, не знала, где он спрятан. После родной квартиры возвращаться в больничную палату было равносильно аресту, но моего мнения на этот счет никто не спрашивал.

Я лежала в гордом одиночестве, погруженная в невеселые думы. Мама ушла за консультацией к доктору Наумовой: ей не понравилось мое пониженное давление. И хотя после «сердечного приступа» оно было как раз-таки нормальным, мою мать не переубедишь. Всевозможные вкусности на тумбочке (ребята передали, Лизавета до сих пор не пускает сюда посетителей) оставались нетронутыми. Есть не хотелось, вообще. Кусок застревал в горле, и лишь под умоляющим взглядом матери мне удавалось что-нибудь проглотить.

Звук открывающейся двери. Мама пришла, больше некому. Повернула голову, чтобы бодро спросить: «Ну что там с давлением? Кто был прав?» и застыла с открытым ртом. В палату вошел Артемий Петрович собственной персоной. Меня как пружиной подкинуло.

- Не вставай, - велел он, подходя, - не гимн России.

- Сесть можно? – я всё еще неважно владела голосом.

- Можно, только осторожно.

Мы смотрели друг на друга, и никто не решался заговорить первым. Не знаю, что он искал в моем лице, но я оценивала урон. И раньше не отличавшийся полнотой Воропаев похудел еще больше, осунулся. Усталым он, правда, не выглядел. Позавчера заглядывал Печорин, высказал всё, что думает по поводу моего поступка, не пожалев при этом эмоционально окрашенных слов, и напоследок добавил, что Артемий спит четвертый день, не подавая признаков жизни.

- Ну, здравствуй, Майя Плисецкая.

Плисецкая? А, «Умирающий лебедь»! Прекрасное сравнение, а какое точное!

- Здравствуйте, - пробормотала я.

Нескрываемая радость в зеленых глазах уколола виной. Вошедшая в силу совесть, продолжая свой недельный пир, оттяпала огромный кусок и проглотила, не жуя.

- Как ты? – спросили мы одновременно. И смутились.

- Уступаю право ответа даме. Как ты себя чувствуешь?

- Н-нормально. Лежу вот…

Повторно взглянув на Воропаева, увидела то, что не сразу бросалось в глаза: седина на висках. Несильная, но в его темных волосах заметная. Она ему очень шла, вот только…

Я отвернулась в напрасной попытке скрыть слезы. Катастрофа на ножках, пугало огородное, как у тебя только наглости хватает?.. Как ты вообще можешь говорить с ним, в глаза смотреть?! Господи! Ты же его фактически обворовала!

- Вера? Вера, посмотри на меня! – Артемий испугался не на шутку. - Где болит?

- Это всё я, я одна во всём виновата! Простите, простите, пожалуйста, простите, - я спрятала лицо в ладонях в надежде спрятаться от него. - Если бы я вас послушалась…

- Так вот оно что, Михалыч, - мой начальник вздохнул и после секундного колебания усадил к себе на колени. – Не реви, мы это проходили. Нет, ну, правда… - он осекся. – Ты дрожишь. Замерзла?

Меня била дрожь, дрожь тяжкой вины и отвращения к самой себе, но рядом с ним становилось теплее, можно было уткнуться в белый халат и выплакаться по-человечески. Туши нет: я нынче без марафета. Халат, кстати, ему так и не отдала.

Воропаев потрогал мои руки и остался недоволен.

- Холодная, как ледышка, - он ловко потянул с кровати одеяло, укутал потеплее. – Сиди, грейся, Маугля.

- П-почему М-маугля? – от удивления я перестала плакать.

- Ты что, никогда не слышала страшную сказку про мерзлячку Мауглю?

- Н-нет, - призналась я.

- Вот и не надо.

Артемий легонько покачивал меня, точно ребенка, успокаивал без слов. Гладил через одеяло по плечам, худющей спине, запускал пальцы в волосы. От шеи и дальше по позвоночнику побежали мурашки. Так странно, но так приятно…

Ему понравилась моя реакция.

- Ты пахнешь лавандой, - щекотный шепот у самого уха.

- Это шампунь.

Короткий смешок.

- Посмотри на меня, - попросил Воропаев.

- Не надо, - пробубнила я ему в грудь.

- Пожалуйста.

Мои зареванные глаза встретились с его глазами - добрыми, ласковыми и до неприличия счастливыми. Чему здесь радоваться?

- Я счастлив, потому что ты жива и практически здорова, потому что здоровы другие близкие мне люди. Если будешь и дальше винить себя, никому легче не станет. Ты поняла, что натворила, а всё остальное неважно.

- Важно. Это из-за меня вы рисковали жизнью, могли погибнуть. Из-за меня потеряли…

- Тшш, - он коснулся губами моей макушки, - не драматизируй, ведь все остались живы. Открою страшную тайну: произошедшее пошло мне на пользу.

- Шутите, да? – убито спросила я, отворачиваясь.

- Абсолютно нет, - Воропаев поймал мой подбородок и повернул в нужную сторону. - Я люблю тебя, Вера, и никогда не смогу отпустить. К сожалению, чтобы я понял это, тебе пришлось побыть при смерти, - в последней фразе звучала неприкрытая горечь.

- Я не специально, честное пионерское! Я просто хотела…

- Ты хотела как лучше, - подсказал Артемий. – Знаю и не виню. Мы оба хороши. Следовало сразу рассказать тебе правду об обращении, объяснить, почему нельзя. Я же повел себя как трусливая скотина: отмахнулся, понадеялся, что всё само собой утрясется. В конце концов за дело взялась убойная женская логика, а чего хочет женщина, того по умолчанию хотят все. Зато теперь мы квиты. Ты простишь меня?

- Вы ни в чем не виноваты, - пристыженно забормотала я. – Должна же быть голова на плечах. Нельзя было так… неправильно. Ужасно! Мне нечем себя оправдать. Обиделась на весь мир, послушала совета… Крамоловой! Вас ругала зачем-то…

- Догадываюсь. Качественно ругала, у меня тогда весь вечер нос чесался. И всё утро… Эксперт Печорин говорит, что хороший нос за две недели пьянку чует. Ты как, со мной? – весело спросил он.

- Если возьмете. Артемий Петрович?

- А?

- Скажите честно, вы сейчас здесь из жалости?

Он даже малость опешил, улыбаться перестал.

- Твои выводы, как всегда, парадоксальны. С какого перепугу, интересно?

Я вздохнула, собираясь с духом. Всё равно придется разобраться, в подвешенном виде оставлять нельзя.

- Мы ведь не можем быть вместе, вы сами говорили. Пока я не такая как вы... Не перебивайте, прошу! Я не хотела делать вам больно, но всё равно поступила подло: буквально вынудила сказать эти слова. Теперь вы думаете, что я думаю, что имею право рассчитывать…