Екатерина Крылатова - Мой ангел-вредитель

- Свет очей моих, может, я недостаточно проспался, но, хоть убей, не понимаю, о чем ты. Когда я говорил такую глупость? День и час, пожалуйста, приложим к протоколу!

- Тогда, в кабинете, разве не помните? – пролепетала я. – Вы сказали…

- Я помню, что говорил тогда, и речь не о том. Просвети крестьянское население: когда я, по-твоему, сказал, что мы не можем быть вместе, потому что ты обычная женщина? – требовательно спросил Воропаев. – Когда?

- Не прямым текстом, конечно, но вся эта история с наследованием…

- Всё-таки я идиот.

К чему такое самоуничижение? Идиот сидит у него на коленях, женского рода идиот.

- Ты ведь хочешь иметь детей, да? – уточнил он после паузы.

- Да, а вы не хотите.

- Вера, - Артемий несильно встряхнул меня, - я очень хочу иметь детей. Дети, к твоему сведению, – это самое дорогое, что может быть в этой жизни. И не важно, кем они будут, если это твои дети.

- Но вы говорили…

- Забудь, что я говорил! Обо всем забудь. Чистый лист, новый абзац! Считай, что я молчал, и просто послушай то, что скажу сейчас.

Он обнял меня еще крепче – не удрать. Я прильнула к нему, как обезьяна – к родной пальме. Родной… Мне так хорошо с ним, так спокойно. Просто побыть рядом, пускай и ненадолго. Я и этого не заслужила.

- Дело не только в наследовании, - начал Воропаев. – Со стороны это может показаться странным, но я современный Раскольников, Вера. И хотя бабушку топором я не тюкал, придумал себе идиотскую теорию, чтобы прятаться в нее, как моллюск в раковину. Совершенно ошибочную теорию, как понимаешь: разделил мир на черное и белое, провел жирную-прежирную черту. Вроде как есть на свете люди и есть нелюди, почти что два мира в одном флаконе. В каком-то смысле это действительно так, вот только я извратил всё донельзя. Чудовищная ошибка, из-за которой пострадала не одна ты.

- Галина Николаевна, – догадалась я.

- Да. Наш брак был заключен из чисто корыстных соображений. Я дал ей то, в чем она нуждалась; Галя, в свою очередь, выполнила мои условия. Вроде бы и волки сыты, и овцы целы, мир-труд-май, остров Утопия, однако я имел наглость пойти против природы. В теории, нашему виду категорически запрещено жениться друг на друге, и бесплодные браки – лишь малая доля последствий…

- Не говорите «нашему виду», - попросила я. – Говорите хотя бы «маги», пожалуйста.

- Извини. Всё это довольно-таки мрачно и не должно обсуждаться в больничной палате. Сокращу: я считал себя выродком и не хотел плодить выродков, Петрова так и не сумела меня переубедить.

- Это неправда! – пылко воскликнула я. – Неправда! Вы замечательный, вы самый лучший! Да среди людей знаете сколько мра…

- Спасибо за высокую оценку, - он погладил меня по голове. – Только встретив тебя, я понял свою ошибку. Как зимой в прорубь, как молотком по черепушке – прочухивает на раз-два и навсегда. Оказывается, я способен полюбить женщину и имею на это право. Жениться надо по любви, Вера, а разбрасываться теми, кто нас искренне любит, нельзя. У меня было достаточно времени подумать, пока ты тут… лежала. Видеть, как ты медленно угасаешь, и не знать, чем тут можно помочь. Это страшно. Оно вроде бы и кажется, что всё слова да слова, а умри ты в тот вечер, я бы с этим жить не смог, - я вцепилась в стеганое одеяло, уткнулась лбом в его плечо. – Да и не жил я до тебя, если разобраться. Существовал по плану и по графику, похлеще всех советских пятилеток вместе взятых – жизнь наперед расписана. Теперь всё будет по-другому, обещаю. Никаких больше теорий, пятилеток, издевательств и мазохизма! Ты только не умирай, Вер, - очень тихо попросил Воропаев.

- Не буду… я никогда больше… честно-честно!.. – у меня даже голос пропал.

Поток сбивчивых клятв и заверений, куда через слово вставлялась волшебная формула «я больше не буду», был прерван очень просто, верно и эффективно: он взял мое лицо в ладони и закрыл рот поцелуем. Осторожным, почти невесомым. Оказывается, поцелуи обладают даром речи и объясняют всё понятнее самых точных слов. Мы наконец-то поняли, что должны были сказать друг другу. И сказали.

- Я хочу от тебя детей. Обязательно девочку, похожую на ее мать, и такую же въедливо-упрямую. Мальчика – тоже обязательно, и не одного. Мы купим огромный дом, заведем собаку и будем жить все вместе. Придумаем цепи обратно. Так будет правильно.

- Дом на берегу моря, - мечтательно вздохнула я. Не совсем ясно, что он имеет в виду под цепями, но мне почему-то тоже кажется, что это правильно – «придумать обратно».

- А почему нет? Всё, что захочешь. Само собой, не сразу, - вынужден был признать Артемий, - но всё будет. Viam supervadet vadens (Дорогу осилит идущий – лат., прим. автора).

Я вгляделась в его лицо, ища малейшие признаки смеха или сомнения, однако он не шутил и не сомневался. Дотронулась до посеребренного виска. Воропаев накрыл мою ладонь своей ладонью, прижал к щеке.

- Ты меня любишь?

- Да…всей душой, - какой смысл скрывать? – Я люблю вас.

- Не надо «вас», скажи «тебя», - попросил он.

- Но… - да, помню про «забудь, что я говорил». - Я тебя люблю…

Мы не отодвигались ни на миллиметр, страшась потерять друг друга после того, как обрели. Ты бессовестная, безнравственная сволочь, Вера Соболева, маленький сгусток эгоизма… но счастливый сгусток, этого не отнимешь. Вот оно, счастье, нерафинированное блаженство без примесей. Ложь, что от счастья хочется умереть. От счастья хочется жить, и жить вечно.

Он вновь потянулся к моим губам. А говорит еще, что не читает мыслей! Сама ведь хотела поцеловать, но постеснялась. Трудно привыкнуть, что это можно. Теперь можно.

Прикосновение губ, языка, крепко обнимающие меня руки – неужели это правда? Он отлично контролировал себя, но я не сдержала тихого стона. Крыша, давно потекшая, перешла в состояние свободного парения. И кто научил его так целоваться?

- Жизнь научила, - глубоко вздохнул Воропаев. Улыбнулся. Таким… легкомысленно-довольным я его еще не видела. Бес-ша-баш-ным – хорошее слово.

- Вы… ты меня прости, я в этом плане не слишком… развитая.

- Ну, госпожа хорошая, проще всего сказать, что не умеешь и не знаешь. Было бы желание, а остальное придет, уж поверь мне.

- Да, вы... ты прав, всегда прав… я просто дурочка.

- Дурочка, - подозрительно легко согласился он, - но дурочка сложно.

Артемий поцеловал меня снова, сначала коротко, потом длинно. Не торопясь, словно нарочно растягивая момент. Мне не хватало воздуха, в ушах зазвенело, но я и не думала прерывать поцелуй. Что-то подсказывало, что много думать вредно.

И было так хорошо-хорошо, и тепло, даже жарко. В животе щекотало что-то радостное, бесконтрольное, и за грудиной тянуло почему-то. Так странно, но так чудесно…

А хлопанье двери и испуганное «Ой!» вполне могли мне почудиться.