Евгения Сафонова - Лунный ветер

Гэбриэл расхохотался. Опустившись на одно колено, так, чтобы Эсти не пришлось смотреть на него снизу вверх, заглянул ей в глаза, уже серьёзно.

Он любил обоих своих детей. Но дочь, так похожую на него и внешностью, и нравом, обожал. Только когда я увидела, как он нянчит маленькую Эстеллу, я в полной мере поняла, как же ему хотелось и не хватало своего ребёнка; и вся нерастраченная отцовская любовь, копившаяся с тех пор, как однажды не родился его — его ли?.. — сын, наконец нашла выход.

— И тебе будет совсем не жалко нас с мамой? — печально уточнил Гэбриэл. — Если ты убьёшь нашего маленького Томми, мы будем горько плакать.

— Тогда он будет уже не маленьким. И ты никогда не плачешь, — сказала Эсти с сомнением.

— Для нас вы оба всегда будете маленькими. А я плачу, ещё как. Просто плакать можно без слёз, так, чтобы никто не заметил.

— Про себя? Как думать? — поразмыслив над его словами, неуверенно уточнила дочь.

— Именно. Ты ведь не хочешь заставлять папу плакать, звёздочка?

Под его пристальным взглядом Эстелла смягчилась — как обычно, — и на лице её проявилось нечто похожее на стыд.

— Ладно. Я очень постараюсь не хотеть его убивать, — тщательно подбирая слова, произнесла дочь. — К тому же ты не дашь мне револьвер, а я не вор, чтобы брать его без спроса.

— А пугать? Когда Томми пугается и плачет, мы тоже расстраиваемся.

— И пугать не буду, — обречённо согласилась Эсти.

— Обещаешь?

— Да.

— Смотри. — Указательным пальцем легонько коснувшись кончика её носа, Гэбриэл воздел этот же палец к потолку жестом назидания и шутливой угрозы одновременно. — Ты обещала. Обещания нужно держать.

— Мой любимый сэр Галахад всегда держал обещания. Иначе его не признали бы достойнейшим рыцарем всех времён. Я намереваюсь равняться на него, — ответила Эстелла с достоинством.

— Юной леди вроде тебя больше пристало бы равняться на прекрасную Гвиневеру. Правда, желательно при этом не обзаводиться всякими Ланселотами.

— Сэр Галахад, — упрямо повторила Эсти. — И ты.

За всю жизнь я довольно редко видела на лице своего мужа удивление, и сейчас слова Эстеллы спровоцировали один из этих исключительных моментов.

— Вот уж на кого тебе точно не стоит равняться, — твёрдо произнёс Гэбриэл.

— Стоит, — безапелляционно отрезала дочь. — Ты тоже боролся со злом и несправедливостью. Совсем как рыцари.

— Уж не знаю, что за сказки обо мне рассказывает вам на ночь ваша матушка, но она определённо преувеличила мои заслуги. — Гэбриэл ласково провёл пальцами по её волосам и, поднявшись на ноги, резюмировал: — А сейчас во дворе вас ждёт кирие Теодоракис, и он прямо-таки жаждет угостить вас обоих рахат-лукумом.

У Эстеллы загорелись глаза. Том, до сих пор угрюмо жавшийся ко мне, заинтересованно вскинул голову.

— Розовым? — робко спросил он.

— Полагаю, в такой огромной коробке найдётся и розовый. — Сняв сына с моих коленей и легко подняв в воздух, Гэбриэл покружил его по комнате, пока тот не залился звонким хохотом, напрочь забыв о слезах, и, чмокнув в макушку, поставил на пол. — Бегите, мадемуазель д’Аркур отведёт вас к нему.

С капитаном Теодоракисом, в доме которого мы теперь гостили, Гэбриэл познакомился в те далёкие времена, когда промышлял контрабандой. Мистер Теодоракис — правильнее было бы называть его «кирие Теодоракис», на местный манер, но даже я сбивалась на «мистера», не говоря уже о детях, — был не только превосходным капитаном, но и широчайшей души человеком. Томми с Эсти не переставали донимать его просьбами рассказать ещё что-нибудь о тех временах, когда юный капитан Теодоракис отважно сражался с турками, помогая родному острову обрести свободу от их гнёта, а всей Элладе — наконец получить независимость от Османской империи. После судьба незаслуженно и жестоко с ним обошлась, вынудив оставить честную службу ради дел, идущих вразрез с законом. Наверное, поэтому они с Гэбриэлом когда-то и сблизились. Сейчас мистер Теодоракис, как и Гэбриэл, давно уже вёл законопослушный образ жизни, а на его корабле теперь плавал его взрослый сын-торговец. Но об иных делах, которые они провернули с Гэбриэлом, оба и сейчас вспоминали со смехом, приправляя воспоминания бокалом сладкого вина из вяленого винограда, которое здесь делали превосходно.

Именно потому, что сын его давно уже вырос, а внуков всё ещё не было, вместо них старый капитан с удовольствием баловал детей старого друга.

— И ничего я не преувеличивала, — сказала я, когда счастливые дети убежали.

Зайдя за спинку кресла, Гэбриэл положил руки на мои плечи. Я не могла видеть его глаз, но знала, что он заглядывает в лист, брошенный мною при появлении Тома, исчерканный неровными вдохновенными строчками: тот, что скоро должен был прибавиться к толстой стопке таких же, уже исписанных и аккуратно сложенных на краю стола.

— Как поживает великое творение?

Склонив голову набок, я прижалась щекой к его ладони. Потёрлась об неё, спустя все эти годы всё ещё жмурясь от этого довольной кошкой — и спустя все эти годы ощутила, как дрогнули в предвкушении пальцы его другой руки, ответной лаской огладив кожу над глубоким вырезом моего платья.

Писать я начала спустя пару лет после нашей свадьбы. С появлением младших Форбиденов у нас не складывалось довольно долго, и Гэбриэл был этому только рад. Потом я поняла, что сама являлась для него в каком-то роде любимым ребёнком, единственным и избалованным, и он просто не готов был сразу обзаводиться другими. Наша семейная жизнь любому показалась бы ожившей мечтой, но спустя какое-то время я поняла, что не могу довольствоваться участью просто чьей-то супруги. Даже супруги самого прекрасного человека из всех, что я могла бы придумать.

Тогда-то, вдохновляясь примером своих любимых женщин-литераторов — и с усмешкой вспоминая о том, что чему-чему, а богатству моей фантазии точно могут позавидовать многие, — по возвращении из очередного путешествия я и начала писать сама.

Свою первую книгу, «Загробная жизнь сэра Энтони», я завершила в то время, когда начались перемены, о которых мы некогда говорили с Гэбриэлом. Время, когда был принят уже второй Акт об имуществе замужних женщин, отныне дающий им полное право самим распоряжаться своей собственностью, ещё совсем недавно целиком и полностью переходившей в руки супруга. Время, когда наша страна сделала первые шаги к тому, чтобы её жительницы перестали быть бесправными существами, юридическим придатком собственных мужей. А потому после долгих раздумий издателя мою повесть об отважной девушке-корсаре в мужском платье, служившей на благо короне, как некогда сэр Фрэнсис Дрейк, всё же пропустили в печать — по моему дерзкому настоянию, под моим именем, не прикрытым мужским псевдонимом. Я до сих пор помню, как яростно плакала на плече у Гэбриэла, почитав в газетах первые критические отзывы, не оставившие от моего творения камня на камне… однако другие приняли историю весьма благосклонно, не уставая подмечать, что удивительно было в романе, написанном женщиной про женщину, обнаружить лихие авантюры и приключения в духе Рида и Дюма при почти полном отсутствии любовных терзаний и перипетий, — и публике она полюбилась. А после второй книги представители некоей коронованной особы любезно попросили меня прислать им копию третьей, как только она будет завершена. Ибо коронованная особа, заинтригованная тем, как же в дальнейшем сложатся судьбы героев, не желала дожидаться издания вместе со всеми.