Юлия Шолох - Волчий берег [СИ]

Гордей на миг отвернулся, не в силах видеть лицо отца, его любви и жалости.

– Но что же ты будешь делать? – Спросил тот. – Они погонятся за тобой… И что дальше?

– Будем курсировать с места на места. На прямое столкновение мы пока не готовы, сидеть на месте нельзя – второй раз осадят так, что не выберемся. Значит, будем перемещаться.

– Они загонят тебя, как зверя. – Бросил Буревой.

– Пусть попробуют! Они в наших лесах завязнут и пропадут по одному раньше, чем опомнятся. – Влез Ярый, не сдерживаясь и скалясь. Сорвался, зарычал и отпрянул обратно.

Вскоре Совет проголосовал так, как хотел Гордей, враз ставший Князем всех Тамракских земель. Отцу больше ничего не угрожало… вернее, угрожало не так много, как прежде. Не больше, чем всем остальным жителям.

Осталось ещё одно дело, которое не давало покоя. Одно последнее, но, пожалуй, самое важное, ведь как бы сильно у него не болела душа за свою землю и свой народ, за Ожегу она болела куда горше.

Волхв пришёл на зов, пошатываясь, он не успевал отдохнуть. Всё время осады от него зависела связь крепости с войском. От одежды волхва и сейчас несло сильным травяным настоем.

– Говори, Князь, – без тени насмешки сказал волхв, усаживаясь на лавку.

Волхв был почти стар, он занял своё место, ещё когда Гордея в планах мира не было. Волосы, когда-то бывшие рыжими, сейчас почти полностью поседели, лицо ссохлось, только глаза показывали, что волхв всё так же силён. Равным ему по силе был только его же ученик Мохорейн, здоровый и едкий, словно щелочь.

– Войны мне не пережить. – Просто сказал Гордей. – А значит, нужен способ, который позволит моей душе жить дальше.

Тот ничуть не удивился услышанному, пожал плечами.

– Его нет. Пока ты жив – она жива, иначе уйдёт вслед за тобой.

– Способ должен быть! – Напирал Гордей. – И его нужно найти.

Волхв глубоко вздохнул и ровным тоном произнёс:

– Не смею спорить с Вожаком, а также с самим Князем. Нужно, так нужно.

Что ж, манерой смеяться над невыполнимыми приказами он за годы службы овладел в совершенстве.

– Мне больше не к кому обратиться. Твой опыт и знания больше, чем у всех остальных ведунов. Даже Мохорейн не знает того, что знаешь ты.

– Я понимаю, князь. Но и ты должен понимать – мой отказ не от отсутствия желания помогать, просто это невозможно. Ваши жизни связаны… Или нет? Она тебя приняла?

Гордей закрыл глаза.

– Ты же наверняка слышал эту историю. Она чуть не перекинулась, пытаясь меня спасти.

– Значит, приняла. Про тебя можно и не спрашивать. Так что, князь, выхода нет.

– Мы не были с ней близки.

– И как это поможет?

– Ну… разве не поможет?

Волхв хмыкнул.

– Какие глупости ты говоришь. Телесная жажда мало что значит. Были, не были… Ваши души уже соединились, и их будет глодать голод похлеще телесного. Пора уже знать в твоём возрасте.

– Я надеялся. – Тихо признался Гордей.

– Нет.

Волхв поднялся, спрятав руки под широкий обтрепанный плащ.

– Мне жаль, но спасти всех невозможно. – Сухо сказал он, направляясь к двери. – Никому этого не удавалось.

– Но ты попробуй…

Волхв остановился на миг и тут же пошёл прочь, тряся головой.

***

Однажды я словно проснулась. А ведь я знаю, что следует делать! Не в том смысле, что вся жизнь разложилась по полочкам, расписалась по линеечке, нет. Просто нужно познакомиться с собой настоящей! С той самой половиной, оставшейся от отца.

В деревне, жаль, почти никого из зверей не осталось. Бабка Прасковья, у которой мы остановились, да Ясень. Остальные разъехались, что и нам придётся сделать очень скоро.

К бабке я первым делом и отправилась.

– Ох, да я не помню уже ничего, – заявила Прасковья. – Я родилась, кажись, уже с таким умением.

Ясень оказался чуть разговорчивей.

– Больно будет.

– Почему?

– Если не привыкла с детства перекидываться, будет больно. Оборотничество, что воинская наука – чем чаще тренируешься, тем лучше бьёшься. А пока учишься, деревянным мечом не раз до синего тела изобьют. Так что это больше по мужской части. Многие девушки у нас вырастают, почти никогда не бегая зверем – и ничего.

– Я хочу попробовать.

Ясень пожал плечами.

– Дак пробуй. Одежду сымай да пробуй.

Одежду я снимать постеснялась, но посидела за сараем, зажмурившись. Только ничего не вышло. Позже я вспомнила, что Гордей говорил про амулет, который прячет во мне отцовскую часть. И чтобы я его не снимала.

Вечером я долго-долго гладила сплетённые шнурки и перебирала их, но разорвать никак не решалась. Мамин подарок.

Малинка сидела рядом, положив мне голову на плечо. Мы часто сидели так вечерами, в тишине и темноте, ни о чём не думая и почти не разговаривая. Переживали то, с чем довелось столкнуться.

– Если ты хочешь снять амулет, давай, – наконец, сказала Малинка.

– Мама повесила…

– Она хотела уберечь тебя от людей. Но сейчас ты среди своих, чего бояться? – Малинка невесело улыбнулась.

– А ты меня не испугаешься? Не разлюбишь сестру за то, что она зверь?

Она отвернулась.

– Всеволод зверь.

Да уж, пояснение то ещё. Но легче стало.

– Гордей сказал, не снимай.

– Почему?

– Я не знаю, не поняла.

– Хочешь, я сниму? – Предлагает сестра.

Наверное, так лучше, потому что у меня рука не поднимется разорвать браслет, а иначе его не снять, слишком узкий, плотно к коже прилегает. Понимаю вроде, что мамы не была бы против… да что там, она была бы счастлива узнать, что меня приняли как свою, что у меня появился человек, который… Впрочем, тут говорить пока не о чем.

Я молча протянула руку и зажмурилась. Тонкие пальцы Малинки лёгкими прикосновениями вертели браслет, щупали его, потом щёлкнули ножницы… а потом браслет пропал.

В тот же миг в ноздри ударили ароматы. Я открыла глаза. Было светло. Не так как днём, конечно, а только всё вокруг видно. И звуки… как будто нарочно ветер задул да мыши под полом быстрее заскребли.

– У тебя глаза горят, – затаила дыхание Малинка.

Я зыркнула на неё.

– Страшно?

– Немного. И как?

Не понимаю, как объяснить. Всё то же самое вокруг, а выглядит иначе. И пахнет иначе. И звучит…

– Всё другое. Сильней в несколько раз. Запахи такие сильные…

– Здорово! Не зря, выходит, ты носом шевелила. Я знала!

Она впервые за последние дни рассмеялась, хоть и замолчала быстро. А я дышала, слушала и нюхала воздух… И кажется, поняла, отчего всегда так любила вдали от жилья быть – в поле или в лесу.

Там пахло свободой.

А после, стоило только-только прийти в себя, как внутри появилась натянутая струна. Дрожащий на пределе нерв, который настойчиво тянул… тянул к нему. Будто кусок твоей собственной души оторвался и остался где-то далеко, а без него и день не день, и ночь не ночь. Без него ты не на месте, да и ты ли это?