Eve Aurton - Теряя себя

Грудь сдавливает от нехватки воздуха.

— La petite? — обеспокоенный голос Адель отвлекает от ощущений удушья, и я перевожу на нее тревожный взгляд, чувствуя непонятное головокружение. Она по-грациозному медленно поднимается с места и столь же медленно, под гнетущую тишину, поглотившую нас, подходит ко мне. — Ты вся горишь, — приятная прохлада ее ладони остужает мой разгоряченный лоб, и я прикрываю глаза от мимолетного удовольствия, пока ее рука не нагревается до моей температуры. — Дамьен, твоя девочка… — она не успевает договорить, как он резко перебивает ее, чуть ли не шипя сквозь сжатые зубы:

— Вот именно, моя. Кажется, ты так ничего и не поняла, Адель, — в его голосе столько гнева, что она ошарашенно отстраняется, лишая меня своей заботы, а я не могу отвести глаз от Господина, по-видимому, едва сдерживающегося. Его челюсти сжимаются, и желваки проступают на скулах, пока он смотрит на нас неистово-безумным взглядом, таким, что меня бросает сначала в жар, а потом в дикий холод.

Я не понимаю, не вижу в жесте Адель ничего такого, что могло бы его разозлить.

Я так хочу убежать отсюда, потому что предчувствие чего-то неминуемо страшного давит на плечи, каждую секунду, каждое мгновение, пока Рэми продолжает ненавистно смотреть на нас.

— Я сказал тебе не приручать ее! — он кричит это громко, попутно ударяя ладонью по столу, отчего стоящая на нем посуда подпрыгивает и, глухо звякая, возвращается на место, кроме бокалов, которые беспомощно падают, проливая свое содержимое на белоснежную скатерть. Его крик застывает в моем сердце, обволакивая его липким ужасом, и я вжимаюсь в спинку стула, начиная учащенно дышать.

Рэми хватает одного небрежного движения, чтобы с легкостью перевернуть стол и отбросить его в сторону, тем самым убрав между нами единственную преграду. Фарфоровые тарелки бьются от соприкосновения с мраморным полом, вся сервировка превращается в бесполезную груду покореженного стекла, а я не могу пошевелиться, парализованная первобытным страхом.

— Дамьен, ты не так понял. У нее жар, — испуганно шепчет Адель, стоя где-то за моей спиной.

— Я предупреждал тебя, — он пропускает оправдания мимо ушей и, молниеносно поднимаясь на ноги, столь же быстро достигает вскрикнувшей от неожиданности Адель. «Пожалуйста, не надо, не надо», — я произношу это тихо, чуть ли не съезжая со стула и не зная, как встать на подгибающиеся от страха ноги. Меня трясет, вся моя слабость выливается в унизительные всхлипы и мольбы, когда я опускаюсь на колени, безумными глазами наблюдая за тем, как Господин, сжав горло задыхающейся от его грубости любовницы, приподнимает ее над полом и медленно подходит к окну. Ее глаза широко распахнуты от паники, рот искажается в немом крике, и сама она отчаянно борется с его хваткой, пытаясь разжать руку и беспомощно дергая ногами в воздухе. Эта картина так ужасна, Господи, так отвратительно ужасна, что я зажмуриваю глаза, захлебываясь в рыданиях и не желая видеть, как Рэми сдергивает штору и, оставаясь в тени, вытягивает руку с брыкающейся в ней Адель вперед. — Этого ты добивалась, Адель? Этого?

И именно в тот момент, когда на ее обнаженную кожу попадает луч солнца, я открываю глаза и сквозь размытую реальность вижу, как она перекашивается от невыносимой боли, запрокидывая голову назад и начиная еще отчаянней вырываться из хватки. Рука Рэми, по самое запястье, начинает краснеть, кожа покрывается волдырями, и удушающий запах горелой плоти наполняет комнату вязким горьким туманом.

Мне становится дурно от вида обожженного мяса, в которое начинает превращаться Адель, и я закрываю рот ладонью, рыдая отчаянно громко и протягивая руку в ее сторону. Я хочу помочь ей, но не знаю как, не могу найти в себе сил, чтобы даже подняться с пола.

— Прошу вас, не надо, не надо. Не надо! — последнюю фразу я кричу исступленно, срывая связки и ломая ногти об пол. Спина Рэми напрягается, но он продолжает удерживать Адель, почти затихшую, изуродованную до неузнаваемости, вот-вот готовую обратиться в пепел. — Мой Господин, — сумасшедшая, я верно потеряла рассудок, раз позволяю себе доползти до него и вцепиться в его ноги, наивно думая, что могу остановить эту чудовищную расправу.

Он поворачивается ко мне, и сейчас его вид воистину страшен — вот он — не человек, но монстр, вампир, чудовище с перекошенным от ярости лицом и хищным оскалом. Он не видит меня, не понимает, кто перед ним, просто разжимает обгоревшие пальцы, и всю свою ярость бросает на меня, точно так же, как на Адель секунды назад — сжимая мою шею и поднимая над полом. Не могу сделать ни вдоха, брыкаясь в его руках и почему-то вспоминая разорванное горло Катрины. Теперь я понимаю, сколько страха она пережила, прежде чем навсегда освободиться от него.

— Как долго ты собиралась испытывать мое терпение, Джил? — Его глаза черные, совсем, белков почти не видно, только густая тьма, поселившаяся в нем. Его душа — уголь, его сердце мертвое, он ничего не чувствует, кроме злости, кроме ненависти за то, что купленная им игрушка ослушалась, привязавшись к другому. Знаю, что ему достаточно одного движения, и меня не станет, совсем, я перестану чувствовать боль, страх, обиду. Перестану сожалеть о том, что сделала, или наоборот, что не успела сделать.

Всего одно движение, ну же.

Но вместо этого Рэми яростно рычит и, словно тряпичную куклу, отбрасывает меня в сторону перевернутого стола с изувеченной посудой. Эти секунды обжигающей боли вкупе с возможностью сделать вдох я не забуду никогда, никогда, потому что они врежутся в память некрасивыми шрамами, там, где в мое тело вошли осколки разбитого стекла. И если бы я могла кричать, то кричала бы, но вместо этого лишь беспомощно открываю рот, чувствуя, как ноги режет об острые края, а плечо, чуть повыше лопатки, разрывает от адской боли. Кажется, осколок входит глубоко в меня, он рассекает мышцы, царапает кости и заставляет меня повернуться на бок, чтобы избавить плечо от тяжести тела.

И именно в этот момент я вижу изуродованную солнцем Адель. Она лежит на спине, в тени, тяжело дыша, ее голова повернута в мою сторону, но сквозь слезы я не могу рассмотреть ее глаз, направленных на меня. Мне тяжело дышать от всхлипов и боли, и я стараюсь смотреть только на нее — ни на ноги приближающегося ко мне Хозяина, ни, тем более, на него самого. Только Адель, ее обезображенное лицо и судорожно дергающиеся пальцы протянутой вдоль тела руки.

Мне больно, мне страшно, я не хочу чувствовать, не хочу.

— Неудачное падение, — Рэми останавливается около меня и садится на корточки, рассматривая мои раны. Теперь в его голосе не остается и капли злости, что властвовала в нем секунды назад. Его тлевшая ярость вылилась в расправу, и теперь он тот самый Дамиан, с которым я столкнулась впервые: холодный и невозмутимый. Маска былого равнодушия вновь занимает свое место, и Господин, как ни в чем не бывало, убирает волосы с моей шеи, словно это и не его рук дело, а я просто споткнулась, по неосторожности упав в обломки нашего завтрака. — Вот к чему приводят твои наивные иллюзии, ma stupide petite fille [11] Ma stupide petite fille — фр. Моя глупая маленькая девочка. , — он гладит меня по скуле указательным пальцем, в то время как я продолжаю смотреть на Адель, все же живую, помилованную, только вряд ли прощенную. — Ты можешь ненавидеть меня, Джиллиан, это твое право, но прежде позволь мне открыть тебе маленькую тайну, — Рэми достигает моего плеча, и я сжимаю кулаки, предчувствуя новую порцию боли. Он не торопится достать из меня осколок, с каким-то ненормальным удовольствием разглядывая порез, а потом ощутимо нажимает на вонзившееся в плечо стекло, вынуждая меня вытянуться от агонии и глухо застонать.