Eve Aurton - Теряя себя

В неярком свете лампочки не могу рассмотреть истинный цвет его глаз, но отчего-то мне кажется, что они серо-зеленые, теплые и проникновенные, вот только сейчас скрытые под опущенными длинными ресницами. У него слегка впалые щеки, покрытые небольшой темной щетиной, русые вьющиеся волосы, выраженные скулы. Но самое приметное в его внешности — это губы, четко-очерченные, вытянутые и чуть пухлые, причем верхняя губа немного пухлее нижней — маленький нюанс, придающий его лицу несколько недовольное выражение, будто каждую секунду он думает о чем-то таком, что вынуждает его втягивать нижнюю губу. У него сильные пальцы, с уверенностью делающие свою работу: нанесение ли это стежков или же банальная перевязка. Сейчас он крепко держит мою ногу, разглядывая рану и невесомо проводя по ней подушечкой большого пальца. Она почти зажила, на поверхности ее образовалась корочка, поэтому он лишь обрабатывает ее зеленкой и не прикрывает повязкой, позволяя воздуху закончить заживление.

Куда сложнее мне дается пододвинуться к нему и откинуть волосы на одно плечо, чтобы предоставить доступ к месту укуса. Рану там сильно тянет и на ряду с холодом она не дает мне спать, терзая тупой тукающей болью, будто разрывающей и подтачивающей мышцы. На фоне ее натертая шея кажется совершенным пустяком, не стоящим внимания, но даже ей этот странный мужчина уделяет время, смазывая мазью. Не знаю, приказ ли это Господина или его собственная инициатива, но благодарно киваю, когда он заканчивает с осмотром и, пока я возвращаюсь в привычную позу, тактично смотрит только в мои глаза, не спускаясь ниже и не акцентируя взгляд на интимных местах.

Сейчас он выпрямится, с аккуратной педантичностью расправит брюки на коленях и, взяв саквояж, уйдет, чтобы оставить меня в этом гнилом и холодном месте, где я вновь провалюсь в трясину поисков. И он действительно уходит, осторожно прикрыв дверь и будто боясь нарушить тишину моего безумия. Я же, ощущая тяжелую усталость, медленно ложусь на живот и, подложив под щеку руку, начинаю рассматривать каменный пол, водить по его стыкам пальцем и вспоминать, вспоминать, вспоминать. Мне нужно вспомнить, что со мной случилось, и отличить правду от вымысла, потому что я совершенно не знаю, чему верить.

Разум слишком жестоко играет со мной, не позволяя докопаться до фактов.

Не знаю, в какой момент я проваливаюсь в тревожный сон, весь наполненный ужасающими картинками, но резко просыпаюсь, когда слышу привычный скрежет замка, после чего в дверях появляется тот самый мужчина. Он спокойно подходит ко мне, дожидается, когда я приподнимусь, и бережно касается подбородка, чтобы я подняла голову и позволила ему снять ошейник. Облегченно выдыхаю, чувствуя как шея освобождается от тяжести металла, и провожу по ней ладонью, вызывая болезненные ощущения на натертой коже. Меня не волнует, зачем он это делает и через что мне предстоит пройти, поэтому я послушно встаю и следую за ним, стараясь прикрыть грудь ладонью.

Узнаю знакомый подвал, через который уже проходила и о котором даже не догадывалась раньше. Оказывается, стоило только пересечь кухню, открыть неприметную дверь и спуститься вниз по деревянным ступеням, как попадешь в помещение, все заполненное различным хламом и содержащее в себе маленькую тайну в виде кладовки-темницы, что стала моим пристанищем при возвращении домой. Даже не представляю, сколько дней я провела здесь, потому что не имею понятия о времени, не слежу за периодичностью визитов и не спрашиваю, какое сейчас время суток, ведь меня волнует совсем другое — что произошло в моей жизни и как восстановить последовательность событий.

Лишь когда мы выходим наверх, я ошарашенно останавливаюсь, ослепленная ярким светом, залившим кухню. Щурюсь, прикрывая глаза ладонью и постепенно привыкая к нему, а потом недоуменно вглядываюсь в бардовые брызги, коснувшиеся кухонных шкафов, застывшие на столешнице и присохшие к полу, который никто не удосужился помыть. Эта картина кажется мне смутно знакомой, будто я уже видела это, но по каким-то причинам решила забыть. Эта картина заставила меня биться в истерике и проклинать Хозяина, лишившего меня чего-то важного и окунувшего в чувство вины, которое до сих пор терзает меня во снах.

Здесь кого-то не хватает, кого-то доброго, понимающего, родного.

— Что здесь произошло?

— Ничего.

Впервые слышу его голос и не сразу понимаю, что это именно он говорит со мной, пока не натыкаюсь на его проникновенный взгляд, остановившийся на моих губах. Ложь, все ложь, здесь присохшая кровь Хелен, верившей мне и расплатившейся за это своей жизнью. Ведь так?

— Не стоит задерживаться, — он достигает меня за пару шагов и, кладя ладонь на поясницу, подталкивает вперед, упрямо уводя с кухни. Это так странно — не ощущать ничего, кроме гулкого эха от померкших переживаний, которые, на самом деле, должны быть яркими, болезненными и ядовитыми, которые должны разъедать душу и сердце, но вместо этого предпочитают затаиться в глубинах сознания и не мучить меня. Это так милосердно, наверное, и я должна радоваться. Радоваться и смеяться, что в отличие от многих других не сошла с ума и до сих пор живу, живу назло богу, пославшему мне такие испытания. Впрочем, обвинять его глупо, ведь не он причина моих страданий.

— Свободен, Леви, — сухой приказ Рэми душит меня до боли знакомым голосом, и вся я будто сжимаюсь, вставая поодаль от стола, за которым он сидит и листает какие-то бумаги. И пока он это делает, я успеваю посмотреть в сторону шкафа, где в отражении стекла сталкиваюсь со своим жалким видом. Спутанные волосы, поникшие нерасчёсанными паклями, изможденный вид и синяки на лице, руках, плечах, ссадины на шее, и только большие глаза остались прежними, не тронутыми чьей-то жестокостью и силой. За спиной прикрывается дверь, и я непроизвольно вздрагиваю, поворачиваясь к Господину и даже не пытаясь прикрыться. Нет того, что он не видел в моем теле, так что есть ли смысл прятаться. — Подойди ближе, — он говорит это пустым тоном, не выражающим ни злости, ни ненависти, ни жалости. Ничего, что могло бы выдать его эмоции, которые, впрочем, меня мало интересуют.

Послушно подхожу ближе и апатично смотрю на его руки, держащие стопку снимков. Наверное, мне нужно его ненавидеть, презирать, бояться, но на удивление я ничего не чувствую. Совершенно. Будто внутри меня пустота, не могущая создать ничего, кроме безразличия.

Он осматривает меня с ног до головы медленным равнодушным взглядом, а потом небрежно кидает снимки на стол, привлекая мое внимание к ним. Слегка поджимаю губы, узнавая на них Элисон, лежащую на земле, с закрытыми глазами, пугающе бледную. Из уголка ее рта тянется ручеек крови, который прочерчивает дорожку по щеке и прячется где-то в изгибе шеи. Элисон не спит, не притворяется, не играет роль в сентиментальном фильме, где главная героиня умирает.