Вероника Мелан - Путь Воина

И снова хотелось курить. Только не наверху — где-нибудь еще.

Белинда спрыгнула с кровати, охнула оттого, что пошевелилась слишком резко, и принялась натягивать халат.

Дремали в красном вечере седые верхушки гор; стыли стены монастыря. Скоро шершавой от первой изморози станет трава, и размеченная многими следами скользкая дорожка покроется тонкими узорами.

Пахло отходами.

Не решившаяся проделать очередной путь на верхний этаж, Белинда выскользнула через кухню на задний двор, куда выносили помои, и теперь жалась спиной к бревенчатому косяку — снаружи сквозило, а у нее неприкрыты уши. Все-таки лысая голова — все равно, что жопа без трусов: все время голая, все время мерзнет.

Затяжка, вторая — привычно поколачивали по сигарете, стряхивая на землю пепел, коченеющие пальцы, — а перед глазами плыли картины одна другой хуже.

Вот Белинда, посаженная в неглубокую яму, силится из нее выпрыгнуть, а кругом стоят монахи — молодые ухмыляются открыто, старые прячут улыбку в усах.

— Давай, это несложно. Нужно выскочить из нее двумя ногами — это всего лишь первое испытание…

А ноги, как сваи, — тяжелые и негнущиеся. Какой там выпрыгнуть? Из этой ямы ей, как из болота, только ползком на животе, выдирая с корнями траву.

— Бог тебе в помощь. Вы все через это проходили — это несложно…

И она дышит, как жирный бульдог во время стометровки на скорость. А ведь дальше и начнется та самая стометровка. Если выпрыгнет из ямы. И не стометровка, а десятикилометровый марафон на выдержку или по лестнице в пару тысяч ступеней вниз и вверх: « Давай, это легко, мы все…»

Срамота. Она будет спотыкаться, падать лицом в грязь, подниматься чумазая, злая, выдохшаяся, а ей будут улюлюкать, подбадривая. Или насмехаясь…

Нет, однозначно в город. Монастырь для тренировки бойцов — это не зона отдыха-спа, где можно, лежа на кушаке, греть кости, получать по взмаху руки массажи, слушать умиротворяющие звуки природы и умасливать смятенный разум с помощью красивых видов.

— Эй, девка! В комната ходь! — не успел высунуться плоскомордый монах в дверь, как тут же начал возмущаться. — Год-два тебя искать! Артышка, арум ча ты.

Лин аж подскочила на месте.

«Мартышка?»

Нет, он произнес что-то другое, вероятно, ругательное .

— В комнату? Зачем?

Мужик с саблями принялся длительно ворчать на своем, после чего вдруг перешел на понятный ей язык и выплюнул:

— Гость. Три минута. Три! Бегать!

Прямо сейчас бегать? Ей не к месту вспомнился недавно пережитый в сознании позорный марафон.

— К-к-уда?

— В комната! Ф-ш-и-иить!

А-а-а, «в комната».

«Ити, вас всех раздери», — пришлось спешно закруглиться, заныкать окурок так, чтобы не видно, и, протиснувшись мимо узкоглазого громилы, нестись через кухню обратно.

Кто придет — какой гость?

Насчет Рим бы ее навряд ли стали предупреждать — та бы просто сунула свой любопытный нос в чужую норку — нет, ввалилась бы в нее и ухмыльнулась бы щербатым ртом — открывай, мол, я явилась. Тогда кто? Заглянет на огонек Мастер Шицу? Так сегодня уже беседовали — еще раз? Сомнительно — он бы вызвал гостью к себе «на ковер». Тогда, может, лекарь? Но он тоже заходил с утра с корешками и мазями; она как раз думала — докурит и примется кипятить для настоев воду.

Тут что-то другое.

Кто-то другой.

Медленно выравнивалось от спешки дыхание, и утихал разбарабанившийся пульс; от полусапожек у двери остались грязные следы — где-то, не заметив, Белинда наступила в лужу.

Помыть? Успеет? А вдруг гость высокопоста…

Дверь распахнулась до того, как она успела додумать, и в комнате будто разом сделалось темнее. Зашипел огонь в печи, навалилась секундная глухота, а зрение и голову словно заволокло ватной подушкой — так бывает, когда резко встанешь и пошатнешься от перепада давления.

Вот и теперь — кто-то вошел в келью, а Лин, отчего-то потерявшая ориентацию, стояла и терла глаза, боролась со слабостью.

Стыдоба. Там ведь кто-то стоит… Надо бы поздороваться .

— Здравствуйте, — пролепетала туда, где помнился вход.

Вместо ответа захлопнулась дверь в келью. Стало еще темнее. Медленно и неохотно возвращалось зрение — силуэт. У двери силуэт мужчины — рост чуть выше среднего, три хвоста? Нет, волосы короткие, светлее, чем у манолов, халат… серый.

Серый.

Серебристый.

И Белинда рухнула задом на кровать — поняла, кто перед ней. Тот самый боец из высокого сводчатого зала — «молодец», бившийся с мастерами… и разделавший их под орех . Мастер-Воин, самый крутой мужик в монастыре и одновременно оживший кошмар Рим.

«Не вздумай приближаться к нему!»

Она и не приближалась. Он сам! Оно… само.

— Здравствуйте, — пролепетала Белинда тихо.

И с ней снова не поздоровались. Шли секунды, и она видела гостя все четче — спадала пелена: короткие русо-пепельные волосы, светлые глаза, правильные черты лица — злые. Нет, не злые, но недобрые — слишком… равнодушные. Жилистая фигура, прищур, внимательный взгляд, серые штаны на ладных ногах, серый полухалат с прорезями по бокам. Келья с приходом визитера сделалась излишне наполненной, тесной, какой-то тугой — если раньше была маленькой, но просторной, то теперь разбухла, как картонная коробка, в которую воткнули перекачанный воздушный шарик.

— Вы пришли меня выгонять? — почему-то охнула Белинда и внутренне сжалась.

Наверное, Мастер Шицу не посмел сам. Наверное, такие вещи решает главный .

«Ты к нему не приближайся…»

Зря они говорили о нем в коридоре — накликали беду.

(Sibel — I`m Sorry)

Гость впервые с того времени, как вошел в келью, шелохнулся — кивнул на кровать, приказал тихо:

— Ложись.

— Что?

Ложиться ей не хотелось. Ну, нет — она уйдет так, как человек. Может, как побитый и несчастный человек, но точно не будет платить за келью, как проститутка.

— Нет, спасибо… Я лучше соберу вещи.

И будет биться, даже если не умеет. Будет стоять за себя до последнего, чтобы не как с Килли, не через унижение, когда обидчику в глаза даже взглянуть не смеешь.

— У меня мало вещей, я быстро…

— Ложись, — повторил мужик ровно, но очень властно. — Мастер Шицу попросил меня помочь восстановить тебе здоровье.

Помочь, как же… Ее спросить забыли.

— А от ваших предложений не отказываются?

— Нет.

Прозвучало, как у робота. И она почему-то поверила «серебристому».

Да ну его… В зад. Пусть лучше лечит, чем висит над душой, — страшный такой, странный. Рим была права — лучше рядом с ним близко не находиться.

И она легла. Поинтересовалась уже лежа, с дрожью в голосе:

— А одежду надо было снимать?

— Не надо. И успокойся.

И в келье чуть просветлело — то ли незнакомец махнул рукой, то ли ушла ватная подушка из головы, но дышать вдруг стало легче. Схлынул страх, унялось беспокойство, чуть расслабились напряженные до каменного состоянии мышцы. Нервы все еще звенели, но уже не перетянутыми струнами — не порвутся.