Карен Монинг - Песнь лихорадки

Не убивай парня прежде, чем он умрет, Джада, сказал Риодан своим серебристым взглядом мгновения ранее. Однажды ты себя за это возненавидишь. Иди поговори с ним.

Он был прав. Но мне точно не помешало бы чуть больше времени, чтобы смириться с дефектной биологией Танцора до того, как вновь иметь дело с приятной реальностью живого, смеющегося Танцора, готового сорваться на наше очередное беспечное приключение — чему никогда не бывать, потому что его сердце не разорвется под моим присмотром. За это я бы действительно возненавидела себя, и не в один день. Навечно.

— Да ладно, — запротестовал он. — Я раньше никогда не ездил на Дукатти. Покажи мне, на что он способен.

Меня охватило внезапное яростное желание защитить его. Или запереть его где-нибудь и никогда не позволять ему даже запыхаться.

— Серьезно, я хочу пойти пешком, — я размашисто зашагала по улице, зная, что он последует.

Он не пошел за мной. Но я еще полтора квартала этого не замечала, пока не повернулась осмотреть улицы и мельком глянуть на него, чтобы убедиться, нет ли в выражении его лица напряжения, словно я иду слишком быстро.

Я была одна, и это служило подтверждением того, насколько я не в себе. С моими органами чувств я должна была понять, что не слышу его.

Я развернулась, вглядываясь в ночь. Вон он, дальше по улице, все еще стоял перед «Книгами и сувенирами Бэрронса», скрестив руки на груди и прислонившись к фонарю. Я почувствовала, как в груди делается тесно, и задержала дыхание. Я всегда считала его привлекательным, но теперь, в янтарном свете газовой лампы, оттенявшим его темные волосы золотым поцелуем, его глаза цвета волн тропического моря. И это вызвало у меня противоестественную злость на Танцора.

— Какого хрена ты творишь? — сорвалась я.

— Жду, пока ты вернешься объяснишь мне, что, черт подери, с тобой не так, — сорвался он в ответ.

На моем языке вертелась дюжина саркастичных ответов, но наружу вышел лишь тихий страдальческий вздох. Вот стоит он, 193 сантиметра крепкого здорового мужчины, но сердце внутри его спортивного тела не обладает той же мощью. Что за вселенская сила выкинула такой дебильный фокус? И почему с ним ? Почему не кто-нибудь гнусный лживый, скажем, Марджери, или кто-нибудь злобный как Ровена? Но нет, эта старая сука отлично жила до восьмидесяти с хвостиком! Я села на тротуар, скрестив ноги, и тут случилось немыслимое — слезы полились из моих глаз. Я опустила голову, чтобы он этого не заметил и подумал, что я просто упрямлюсь и остаюсь на месте, заставляя его прийти ко мне.

Несколько секунд спустя я подняла взгляд и увидела страннейшую вещь. Танцор спешил ко мне по улице, но странным было не это. Странным был Риодан. Он стоял снаружи книжного магазина, глядя на нас и сжимая руки в кулаки вдоль тела, и выглядел злее, чем я когда-либо видела. А я видела этого чувака на десять уровней выше злости, почти в смертоубийственной ярости.

Я знала, что он мог различить слабое поблескивание влаги на моих щеках. Орлиный Глаз увидел каплю влаги на ледяной скульптуре, которую я различить не смогла. Я посмотрела на него и пожала плечами, будто спрашивая: « Что? Ты хотел, чтобы я плакала и отпустила себя. Делаю именно то, что ты мне сказал? Ты хоть когда-нибудь бываешь доволен моими поступками?» А потом я показала ему средний палец. Дерьмо. Я засунула руку-предательницу в карман. Это была не я. Это та, кем я была в прошлом. Какого черта со мной происходит?

Но я знала ответ на этот вопрос. Сначала Шазам. Теперь Танцор. Вселенная затаила на меня злобу? Она не успокоится, пока не украдет у меня все, чем я дорожу?

— Я не тебе средний палец показывала, — сказала я Танцору, когда он приблизился.

Но когда Танцор обернулся посмотреть, кто меня выбесил, Риодан уже исчез.

***

— Каоимх сказала тебе, да? — сказал Танцор немного позже, протягивая мне миску, доверху наполненную кусочками разных фруктов с взбитыми сливками. — Она обещала, что никогда не заговорит с тобой об этом. Я сказал ей, что ты знаешь, но ненавидишь это обсуждать.

Я кивнула. Когда Танцор добрался до меня, я уже избавилась от следов слез, и если он и заметил, что мои глаза покраснели, то предпочел не комментировать. Я не понимаю, в чем смысл плакать. Все, что ты от этого получаешь — заложенный нос и непродолжительную головную боль, плюс после этого я всегда была дико голодна. Это не решало проблем. Это ничего не меняло. Только заставляло чувствовать себя еще хуже.

— Как много она тебе рассказала? — спросил он, жестом приглашая проследовать за ним в гостиную.

— Ты никогда меня сюда не приводил, — уклончиво ответила я, гадая, что он имел в виду под «как много». Она еще не рассказала мне худшего? Я отложила эту мысль и продолжила осматривать его жилище. «Сюда» представляло собой верхний этаж старого пожарного депо с видом на реку Лиффи, который превратился в однокомнатный лофт, разделенный расставленной мебелью на кухню, гостиную и спальню. Толстые кремовые ковры из овчины покрывали изрядно потертые деревянные полы. Мебель была простой, современной и удобной. Вся стена, выходящая на реку, представляла собой окно от пола до потолка. Я уставилась в него, наблюдая за серебристым течением реки и мечтая просто скользить по ней.

— Здесь я живу большую часть времени. У меня было много других мест, потому что я никогда не знал, в какой части города ты будешь тусоваться.

— Ты жил двумя абсолютно разными жизнями. Одна — со мной, одна — без меня.

— Да.

— Почему ты не сказал мне, что у тебя… ну, ты понял?

— Больное сердце? Ты попросту исчезла бы, и я бы никогда больше тебя не увидел. В твоем мире нет места ни для кого, кроме супергероев. Я не уверен, есть ли это место сейчас.

— Я же здесь, не так ли? — яростно возразила я. Но я не хотела здесь быть. Я хотела быть где угодно, делая что-то полезное, от чего я бы чувствовала себя хорошо, а не смотреть в обезличенные челюсти Смерти, пока они пытаются сомкнуться на одном из немногих людей, которых мне хочется часто видеть и встречи с которыми я каждый раз жду с нетерпением, чтобы мы выплеснули друг на друга все наши мысли. В четырнадцать никогда нет ощущения спешки. Мы были детьми. Мы собирались жить вечно. Он всегда был бы где-нибудь за углом.

Нет.

— Да, но до какой степени и с какими новыми условиями мы столкнемся? — парировал он. — В ту самую секунду, когда ты не захотела, чтоб я садился на Дукатти, я понял, что тебе известно. А потом ты медленно, как обычный человек, пошла по улице. Ты так никогда не делала. Вот так теперь будет между нами? Танцор такой хрупкий, поэтому Танцору нельзя делать ничего без одобрения Меги, а это даже вещи, требующие таких ничтожных усилий, как прихлопнуть муху?