Мария Заболотская - Рыжая племянница лекаря. Книга вторая

После полудня ропот стал громче и мастер Глаас неохотно разрешил открыть бочку с той самой ядреной брагой. Она не слишком-то помогла, да и хмель оказался злым: вместо веселых разговоров слышалась только ругань. Я отказалась пить, чихнув от едкого запаха, и, сохранив ясный ум, видела все яснее: усталость, страх и пьяная одурь — плохое подспорье в пути. Любая пустячная стычка могла обернуться дракой, а любая драка стала бы началом бунта. И так как нас, пленников, защищала только воля Глааса — я боялась все сильнее.

— Ох, Хорвек, что же мы будем делать, если они решат оставить нас оборотням? — спросила я у бывшего демона, улучив минутку.

— Пока не оставили, — ответил он. — Жадность в этих людях сильнее страха, иначе они не подались бы в разбойники.

Глаас, судя по всему, считал так же, и лишь изредка грозно окликал по имени тех, кто начинал грызться между собой. Остановиться решили задолго до наступления темноты, пока не пришли оборотни.

— Упьетесь — вам крышка! — объявил Глаас, свирепо поглядывая на тех, кто подбирался к бочке с брагой. — Или вы думаете, что оборотни будут только визжать, пока вы спите мертвецким сном? Эта ночь будет ничем не легче предыдущей.

— Вон там, на горе! — разбойники зашумели, указывая на склон, залитый золотым предзакатным светом. — Снова она! Смотрите, она ждет!

И впрямь — среди камней стояла женщина в черном плаще. Ее длинные светлые волосы трепал ветер, лица было не разобрать, но я знала, что оно обезображено ожогами. Словно позволяя себя хорошо рассмотреть, она нарочито медленно отступила в тень и растворилась там бесследно. То было недвусмысленное обещание новой бессонной ночи — так оно и вышло. Разбойники досадовали от усталости и недосыпа, от тяжелой дороги, протяженность которой должна была увеличиться вдвое — но разговоры о том, что во всех этих бедах виноваты пленники, велись пока что вполголоса. Вновь горели всю ночь костры, вновь ржали лошади, а из-за воя в ушах звенело, словно от хорошей затрещины.

От недостатка воды у всех потрескались губы, а у Хорвека, которому не досталось ни капли, и вовсе вокруг рта запеклась кровь, но едва только солнце встало, как мы двинулись в путь. Теперь люди подталкивали повозки, вели лошадей под уздцы, тащили поклажу на себе. Бывший демон теперь шел пешком вместе с остальными, звеня цепями — Глаас припомнил о своем обещании отрубить ему голову, если вдруг покажется, что живой пленник стал в тягость.

— Падут лошади — запрягу всех в повозки и буду погонять кнутом! — гремел голос Глааса. — Ширек близко! Там напьемся вволю!

Дорога становилась все хуже и иногда мне казалось, что сейчас оборотни в человеческом обличье могут легко победить измученных, уставших разбойников. Но слуги колдуньи не появлялись, и по лицу Хорвека я видела, что он чует в этом какой-то хитрый замысел.

После полудня дорога начала уходить вниз, склоны зазеленели, и вдали, между ивами, мелькнула серебристая лента реки. Лошади заржали, почуяв воду. Раздался смех, на лицах появились улыбки, словно до сей поры все были готовы поверить в темную магию оборотней, которая заставит реку исчезнуть.

— Берега у Ширека болотисты, — задумчиво обратился к Глаасу Скиллум-Вороненок, не поддавшийся общей радости. — Это будет трудный путь. Оборотни загнали нас туда, где мы сами себя погубим. Все-таки лучше было бы избавиться от Ирну — зуб даю, это из-за него случился переполох.

— Наши повозки тяжелы — так не лучше ли заодно избавиться от повозок и идти вовсе налегке? — огрызнулся мастер Глаас. — Пленников я никому не подарю, так и знай!

Спуск был быстрым — жажда подгоняла нас лучше любых напутствий и угроз Глааса. После пыльных дорог пустошей прибрежная зелень казалась мне райскими угодьями, где гуляют сами боги. Дорога вилась между мирными зарослями старых ив, лишь самую малость пожелтевших в преддверии осени, и радостное возбуждение нарастало, притупляя бдительность. Оттого даже Глаас был захвачен врасплох, когда оказалось, что место на берегу занято: у реки остановился отдохнуть какой-то нарядный господин: на зеленой траве стоял узорчатый шатер, рядом паслось несколько прекрасных лошадей, а около костра суетились двое юных слуг, один другого миловиднее.

— Что за черт? — раздалось встревоженное бормотание. — Откуда здесь взяться богатею? Уж не новые ли это колдовские штучки? Никак это обман, видение!

Но от котелка шел сытный дух, слуги добродушно переругивались, как это и полагалось им по должности, а из шатра показался их господин — веселый толстячок в яркой одежде, которая, несомненно, привела бы в полный восторг моего бедного дядюшку, имевшего склонность к обилию кружев и золоченых галунов.

— О, какая радость! — радушно вскричал он, увидев нас. — Я думал, что в этой глуши не встречу ни одной живой души! Что же вы стоите? Душевно рад! Клянусь всеми богами, что за чудесная случайность!..

Казалось, толстяк не замечает, как запылена одежда и лица у тех, кого он повстречал, и ему нет дела до того, что Хорвек, стоящий поодаль, закован в цепи, а некоторые из разбойников ранены. Он излучал столь явное благодушие, что даже Глаас усмехнулся, отвечая на сердечное приветствие — хотя в усмешке этой сквозила настороженность. Остальные разбойники — как ни пытались они придать своим лицам выражение простодушия — с хищным любопытством оглядывали дорогую сбрую на лошадях, на время позабыв и о голоде, и о жажде.

Что-то заставило меня оглянуться на Хорвека: привычное безразличие на его лице сменилось выражением, которого я ранее не видела. Он принюхивался, поводя головой по-звериному, а верхняя губа подрагивала, словно бывший демон беззвучно рычал. Но стоило ему только поймать мой взгляд, как злобная гримаса была согнана с лица заметным усилием.

Мне нестерпимо хотелось спросить у Хорвека, какая опасность вызвала эти перемены, но Глаас громко приказал нам с Харлем приступать к работе: нарядный господин был столь любезен, что пригласил усталых путников разбить лагерь по соседству. За всей этой суетой мне удалось подслушать только пару слов из разговора, который мастер Глаас завел со странным новым знакомцем, и из него я поняла лишь то, что тот странствует в каких-то торговых нуждах.

— Богатый купец, — пробормотала я себе под нос, изнывая от желания расспросить Хорвека о том, что ему увиделось за румяной физиономией толстяка. Но, увы, за все это время у меня не вышло даже поднести ему воды — что уж говорить о разговоре! «Ох, отчего же моя голова не приспособлена разгадывать загадки? — сокрушалась я, изо всех сил пытаясь рассуждать так же разумно, как это умел делать демон. — Я попросту вижу, что дело нечисто, и толстяк этот — такой же торговец, как люди Глааса — мирные путники. Однако чего же ждать от этой встречи? Что замышляет этот хитрец с масляной рожей?».