Марта Брокенброу - Игра в Любовь и Смерть

В последние несколько недель Генри почти не думал о вечерних прогулках Итана. Он полагал, что друг ездит в «Гатри» или в какую-нибудь закусочную для полуночников вроде «Золотой монеты». Итан явно пахал как вол, и Генри еще сильнее мучила совесть за уклонение от работы.

— Не могу, — отказался он. — Мне столько всего нужно нагонять.

— Слушай, — Итан повернулся к Генри, — ты мне так и не сказал, что тебя гложет, поэтому я ничем не могу тебе помочь. Но ты уже несколько недель не играл на контрабасе и не слушал музыку, а она для тебя как вода для растений.

— Что ж, я по ней скучаю, — признался Генри. — Но с чего ты так заинтересовался музыкой? Раньше мне приходилось чуть ли не силком тащить тебя на концерты.

Итан потупился и почесал затылок, словно выгадывая время.

— Знаешь, музыка мне всегда нравилась. Может, я и не играю, но зато постоянно слушаю радио. — Он пригладил волосы. — Работая над статьей, я в том числе обсуждал с Джеймсом и музыку, и он как-то раз сказал, что хотел бы сходить что-нибудь послушать, поэтому я его пригласил пойти с нами. Надеюсь, ты не против.

— Конечно, не против. — Генри замолчал, не в силах представить, почему Итан так стеснялся своего нового друга. Возможно, потому что тот жил в Гувервилле. Внезапно в голову пришла мысль. — А у нас найдется для него костюм?

— А, это. — Итан снова уставился в окно. — Джеймс сказал, что у него все есть. Только давай не будем говорить Хелен, ладно?

В коридоре скрипнула половица.

— Что вы тут собрались от меня утаить? — Хелен прислонилась к косяку и принялась подпиливать ноготь указательного пальца. — Мне показалось, вы тут что-то замышляете. С вами уже несколько недель скучно, как на кладбище. Если мне придется начищать еще один подсвечник вместе с твоей мамой, Итан, я кого-нибудь убью. — Она отставила палец, чтобы полюбоваться результатом.

Итан бросил взгляд на Генри.

— Мы хотим удостовериться, что тебе там понравится, прежде чем тащить тебя туда.

Не знай Генри своего друга, он бы поверил в эту ложь. Происходило что-то неладное, что-то, открывающее в Итане уязвимые места. Генри поднял бумажный шар и принялся разглаживать бумагу. Было бы галантно пригласить и Хелен тоже, но между дружбой и обходительностью он всегда выбирал первое. Генри продолжил теребить лист, зная, что битва уже проиграна.

Хелен закатила глаза:

— Я ничего не боюсь. Уже стоило бы понять. — Она занялась следующим ногтем, и несколько секунд тишина в комнате нарушалась только шуршанием пилки.

Итан потер руки, словно чтобы их очистить.

— Тогда договорились. Поедем все вместе. Ты как, Генри?

Генри кивнул. Его удивило, что Итан поддался, но с другой стороны, друг всегда был джентльменом.

— Как здорово! — Хелен повернулась к лестнице и напоследок посмотрела на парней через плечо. — Знатно повеселимся.

Оставшись один, Генри положил смятый лист бумаги на стол, понимая, что с ним уже ничего не сделаешь, но не в силах его выбросить. Он положил лист в книгу, зная, что и это не спасет положение, но по крайней мере бумага больше не будет мозолить глаза.

Позже тем вечером, разделавшись с последними упражнениями по математике и дописав эссе, в котором сравнивал Афины и Спарту с Севером и Югом в Гражданской войне, Генри впервые за три дня побрился. Он не спеша взбил мыльную пену, размазал ее по подбородку и шее и начал водить опасной бритвой. На шее пульсировала жилка яремной вены. Всего лишь тонкий слой кожи отделял ее от лезвия. Один порез — и прощай жизнь. Но Генри ни за что это не сделает. Одно дело грустить так, что хочется умереть, и совсем другое — лишиться разума настолько, чтобы покончить с собой. При этой невеселой мысли ему стало лучше, а то, что он собирался слушать музыку, было достаточным доказательством его отличия в этом смысле от отца.

Закончив бритье, Генри смыл остатки пены с ушей и шеи и нанес на щеки лосьон после бритья. Затем оделся, навел порядок на столе и выглянул в окно. Днем было облачно, и закат казался медленным погружением во мрак. Ущербная луна бледным серпом проглядывала из-за туч. Собирался дождь, но это в Сиэтле не редкость. Небо долгие дни могло вынашивать грозу.

Итан вышагивал у подножия лестницы, силясь застегнуть запонки.

— Помочь? — предложил Генри.

— Что? Нет. — Итан поднял глаза. — Просто расходую энергию.

— Смотри всю не израсходуй. — Хелен вышла из комнаты в белом платье, подчеркивающем все достоинства ее фигуры. Руки до локтя обтягивали черные атласные перчатки, а на плечах лежала горжетка, причем изготовитель оставил голову животного на месте. Потайная застежка соединяла пасть и хвост, а вставные глаза жестоко сверкали. Генри был рад, что вымылся. Он предложил Хелен руку. Спускаясь рядом с ней по лестнице, он уловил аромат ее духов и вспомнил, почему этот запах ему неприятен: на скромных похоронах отца из цветов были только лилии. Генри так и не понял, разорение ли было причиной того, что бывшие друзья отвернулись от отца, или же его самоубийство. Но с тех пор лилии всегда напоминали ему об отчаянии.

Было бы намного проще, если бы он хотел Хелен. Но хотя ее кожа была светлой и гладкой, а в декольте виднелись изящные ключицы, это лишь напоминало ему, что под плотью скрывается скелет. Ему хотелось любви, но при взгляде на Хелен в голову шли только мысли о смерти.

— «Мажестик» не очень далеко, — сказал Итан. — Можно даже дойти пешком, но сначала нам надо кое-кого забрать.

— Девушку? — поинтересовалась Хелен. — У Итана появилась подружка?

Итан покачал головой и усмехнулся:

— Что, хочется о чем-то посплетничать с моей матушкой? Но нет, это деловой контакт, связанный с газетой. Хотя вряд ли ты поймешь. Я работаю с ним по заданию отца. Можешь у него спросить, если хочешь.

— Не то чтобы я не могла понять, мне просто совершенно неинтересно. — Хелен открыла сумочку и вытащила сигарету из серебряного портсигара.

— Здесь не курят, — предупредил Итан. — Ты знаешь, что скажет мама.

— А Итан никогда не делает того, что не понравится родителям. — Хелен отняла от губ незажженную сигарету. — Идеальная марионетка. Сядь, Итан. Иди сюда, Итан. Поклонись нам, Итан.

— В машине тоже нельзя курить, — продолжил Итан, игнорируя ее слова. — Еще прожжешь обивку.

Хелен закатила глаза и убрала сигарету в портсигар. На фильтре остался отпечаток красной помады, что показалось Генри одновременно отталкивающим и притягательным.

Вечерний воздух был влажным и прохладным, и, вдохнув его, Генри почувствовал, что в голове проясняется. В тусклом лунном свете, пробивающемся сквозь облака, Хелен выглядела как ожившая картина. Генри только не понимал, приятно ли ему на нее смотреть или тревожно.