Александра Гейл - Дух времени (СИ)

— Я в порядке. В порядке.

— Я думал, что опоздал. Туман добрался до тебя, стал окутывать, но едва я ступил на железную лестницу, он зашипел и отступил. И хотя шестерых тоже не было видно, ты никак не приходила в себя. Мне было так страшно, Олли.

— Все хорошо, Кевин. — Я рывком села и обхватила руками его лицо. — Я видела Генри и столько всего поняла, мне надо все-все тебе рассказать, я…

— Олли. Постой. Хорошего мало. Я не знаю, почему шестеро на тебя охотятся, но это так. И они не отступят, пока не получат желаемое. Нас спасает только железо, коим напичкана башня. Стоит выйти, и все повторится, а сидеть здесь вечно не выйдет. Нужно понять, что мы будем делать дальше.

И словно в подтверждение его слов, снаружи раздался раскат грома. Громкий, яростный, совсем близкий. Мы с Кевином аж подпрыгнули.

— Олли, это они, — прошептал мужчина.

— Я… я не знаю, что делать.

— Это часы, верно? Ты взяла их часы?

— Да.

— Почему ты не отдаешь их?

— Может быть, потому что тогда они найдут другого духа времени и будут его использовать и запугивать, а когда придет время, однажды вечером нагрянут и убьют!

Кевин устало поднялся, потер глаза пальцами и уселся в мое кресло-качалку. Некоторое время мы сидели в мрачной задумчивости. Гром сотрясал все здание, шум дождя перекрывал треск шестеренок. Я сварила какао, передала Кевину кружку, а сама закуталась в плед и залезла с ногами на кровать. Но было неуютно, начинающие подсыхать волосы свисали слипшимися прядями, а Кевин нервно крутил в руках ключик от башни.

— Хорошо, Олли, хорошо, ты победила, — наконец сказал он и вскочил на ноги. — Мы уедем из Праги. И оставим здесь часы, в этой башне, куда шестеро не смогут проникнуть. Ты согласна?

— Мы уедем… с тобой? — Я не могла поверить собственным ушам. Это было просто невероятно.

— Однажды они смирятся и не станут искать нас, Олли.

— А ты в этом уверен? Зачем тебе это?

— Я… я просто не хочу оставлять тебя здесь. Я не могу так поступить, — словно признаваясь в чем-то сокровенном, прошептал он, испытующе глядя на меня.

И я встала с кровати, преодолела разделявшее нас расстояние и обвила руками его шею.

— Олли… — прохрипел он и медленно, осторожно коснулся моих губ своими.

В этот момент на улице снова раздался жуткий раскат грома, но на этот раз он нас не напугал, а подстегнул. Поцелуй стал более глубоким, страстным, полным неведомого электричества. На шершавом языке Кевина я почувствовала горьковато-сладкий привкус какао. Он обжигал и возбуждал. Мои пальцы вычерчивали на спрятанной под рубашкой коже Кевина узоры, не менее загадочные и важные, нежели символы на часах с золотыми стрелками. И поначалу я считала удары шестеренок, пытаясь измерить время жизни нашей страсти в секундах, но вскоре жаркая гроза, зародившаяся внутри часовой башенки, сбила меня с ног и обесценила все, кроме прикосновений рук и губ Кевина.

Брошенный на пол клетчатый плед, трение кожи о кожу, боль в оцарапанных о тротуар ладонях, полузабытая, в чем-то даже желанная, пальцы в мокрых волосах и резонирующее биение сердец. Два совершенно разных человека, едва знакомых, объединенных взаимным любопытством. Близость, которая может дарить миры и их же может отнимать.

На его коже дождь оставил свой вкус и аромат, который проникал в меня с каждым вдохом, каждым касанием губ. Я впитывала его, отнимала, исцеляла от серости и будничности дождей и туманов, от страхов и сожалений. Заставляла забыть обо всех бедах и неурядицах прошедших дней и рисовала в мрачном невеселом небе радугу. Дарила и отдавала, не жалея ни себя, ни его, вынуждая брать все без остатка.

И он брал, каждым порывистым движением, каждой жадной лаской и оставленной на моем теле меткой. Я не могла оторваться от его жесткого тела, нового, иного, неизведанного. И хотя понятия не имела, которая по счету эта близость в моей жизни, страх, несколько раз мелькнувший на задворках сознания, ни разу не выплыл на поверхность, не стал потворствовать собственному эгоизму и подчинять себе момент счастья двух людей, в котором ему не было места.

И, словно сопротивляясь правильности происходящего, мир над нашими головами трещал и раскалывался раз за разом, обнажая белые изнанки молний и снова затягивая разрывы тонкими, дрожащими в страхе, паутинами туч. И только соединяющимся шестеренкам над нашими головами не было дела ни до чего. Они и без нас знали правду о том, что одиночество бесполезно. Пусть сложно и трудно, со скрипом и массой усилий, но сообща они умудрялись размеренно катить вперед время. И звонким боем награждали себя за каждый час работы, не обращая внимания ни на разъярившуюся природу, ни на людей, нашедших под их сенью укрытие и друг друга.

Когда я проснулась следующим утром, прошедшие дни словно стерлись с ткани бытия. Исчезли и дождь, и туман, и Кевин. Последнему обстоятельству я очень удивилась. Даже встревожилась.

Выходить из башенки было страшно, но снаружи новых сюрпризов не обнаружилось, и потому я бодрым шагом направилась к мастерской. Воды на дорогах было все еще в избытке, но ее хотя бы больше не прибывало. Все, казалось, вернулось на круги своя. Только где же все-таки был Кевин? Втайне я надеялась, что он снова готовит для меня завтрак у господина Тоффи.

Дверь в мастерскую была не заперта, и я обрадовалась, но когда переступила порог так и замерла.

— Генри? — прошептала я, не веря своим глазам. Передо мной стоял ну точно он, осанка, фигура и жесты — все до боли знакомо. Вот только когда гость обернулся, я поняла, что передо мной не старик.

Это был мужчина, пожилой, чуть помладше мастера, такой же высокий, худой. И по его щекам струились слезы.

— Простите, пожалуйста, мое вторжение, но я Томас — сын Генри, — сказал он, хотя это и было лишним. Они были почти копиями друг друга! И я бросилась прочь из мастерской, побежала к господину Тоффи, влетела в булочную.

— Кевин, вы видели сегодня Кевина? — прокричала я.

— Нет, Олли, а в чем дело?

— Господин Тоффи, да как же так, вы что, не знали, что он Генри никакой не сын?

— Сын? — искренне удивился господин Тоффи. — Олли, девочка, что ты опять напридумывала? Когда родители Кевина погибли, Генри — добрая душа — его приютил, но это все. И когда тот пару лет назад уехал, никто даже не удивился…

— Так зачем он мне соврал? — нахмурилась я.

— Он сказал тебе, что он сын Генри? — тоже помрачнел господин Тоффи. — Ох, Олли, сдается мне, Кевин — очень ревнивый мальчик. Возможно, он сильно переживает, что Генри его так и не усыновил…

Но я уже не стала его слушать, чувствовала, что дело не в этом. Я пыталась вспомнить, называл ли Кевин Генри отцом при господине Тоффи, и выходило, что нет. Но тогда зачем же он явился? Я вернулась в мастерскую и даже заставила себя улыбнуться Томасу.